Харроу из Девятого дома

На самом деле вот что я должна была сказать: ты распилила себе череп, чтобы не быть никому обязанной. Превратила свой мозг в суп, чтобы не поступиться ни одной крошкой свободы. Сунула меня в ящик и похоронила, лишь бы не менять свои чертовы планы. Харрохак, я отдала тебе жизнь, а ты не захотела ее взять.

На самом деле хрен с этим всем. Я должна была сказать вот что:

НАЧНИ С ПРИСЕДАНИЙ, НУ ИЛИ ХОТЬ С ПРЫЖКОВ, ЭТО НЕСЛОЖНО!

Я стояла, сжав меч в твоих руках. Рукоять жгла кожу, но не сильно. На мягких ладонях некромантки наросла пара мозолей, и я тобой гордилась.

Когда я встретила первый удар истекающего ядом жала, наши пределы стали очевидны: первый удар разорвал твои разгибатели в клочья, отдался в предплечьях, в слабых плечах, как будто крошечная группа захвата вломилась в твои сухожилия и взорвала их на хрен. Боль накатывала волнами. Но какой-то древний двигатель ожил во мне, хотя никогда не ожил бы в тебе. Наверное, это потому, что я – хорошая девочка, а ты – злобная черная монашка. Нас тряхнуло почти одновременно, растянутые мышцы стали как новые, бесчисленные крошечные разрывы срослись. Первый мой удар с размаху пришелся по жалу, мерзкая тварь отпрянула, а потом разорвала нам щеку – я не успела увернуться. Но я думала только о горячей рукояти в наших руках и о замахе. И о движении широкого клинка, которым я аккуратно перерезала гадкую талию насекомого.

Тварь развалилась пополам. Смерть ужасно искорежила его: похожие на человеческие конечности скрючились, плоть рассохлась и сморщилась, вонючие кишки вылезли изо рта. В жаркой тяжелой темноте невыносимо завоняло смертью. Плечи у тебя дрожали, хотя я даже прислонилась к кровати.

Только тогда я увидела нас в зеркале у шкафа. Увидела себя в тебе – молчу, молчу – и только тогда поняла, что ты сделала. Твое лицо превратилось в стремную смесь наших с тобой черт: твой заостренный подбородок, твои упрямые темные брови… в принципе, это было твое лицо, менее измученное, чем в последний раз, когда я его видела, но гораздо более усталое, чем я могла себе представить. У глаз пролегли маленькие неровные морщинки, и в уголках рта тоже виднелись следы огромного мучительного горя. Ты можешь забыть о чем угодно, отказаться от чего угодно, но ты навсегда останешься вот такой вот грустной.

Краска на лице смазалась от пота, от крови, и еще там, где я ее случайно стерла. Волосы очень сильно отросли и спадали до самой шеи, которая от них сильно чесалась. Да, прежняя Харрохак Нонагесимус, угловатая, свирепая, жуткая. И совсем другая.

Главная причина была в том, что с твоего лица смотрели мои глаза. Форма осталась твоей, но мои янтарно-золотые радужки на твоем лице казались такими же чуждыми, как мой меч в твоих тонких дрожащих руках. И выражение лица изменилось. Мое «какого хрена?» очень отличается от твоего «какого хрена?», знаешь ли. Ощущение было такое, как будто я смотрела на твою пустую оболочку, расхаживающую по комнате. Как те бессмысленные куклы, которых ты сотворила из Пеллеамены и Приамхака. Хотя нет, так было бы проще. Потому что это было твое тело – но в нем была я. Блин, да как тут обойтись без двусмысленностей.

– Вернись, – хрипло сказала я. – Вернись немедленно, или я заставлю тебя говорить самую жуткую хрень, какую только смогу придумать. Всякие грубые гадости. По моим меркам!

Ответа не было.

– О-о-о-о, Паламед, я такая глупая по сравнению с тобой. Сунь язык мне в рот, и я его оближу.

Ничего.

– Кости – это херь какая-то.

Кажется, ты умерла.

– О-о-о-о, Гидеон, я была такой дурой, когда думала, что могу встречаться с замороженным куском мяса. Покажи мне, как делать отжимания. Кстати, ты мне очень нрави… блин, это грустно. Фигня какая-то.

Я уже выходила из себя. Наверное, ты тоже.

– Вернись. Меня достало. Съешь меня, и мы станем нормальным ликтором. Я не за этим падала на железку, Нонагесимус!

Звук. Движение. Скрежет и визг рядом с дверью.

И еще.

Я забыла, что их будет больше. Твоя память ко мне не перешла, а даже если бы она мне открылась, это было бы все равно что смотреть пьесу с завязанными глазами. Если мне нужно было что-то узнать, мне бы пришлось очень долго копаться в мусоре у тебя в голове. И я забыла, потому что я – идиотка. В комнате было так жарко, а мои внутренности – твои внутренности – совсем замерзли. Я сбросила дурацкий белый плащ, тупой до предела. Он выглядел так, будто Сайлас Октакисерон упал в блестки. Я попыталась вернуть тебя силой надежды и силой желания.

Дохлый номер. Я вскинула меч на плечо. Твои руки задрожали.

– Ладно, детка, давай, когда ты будешь готова. И не бойся, я тут за всем присмотрю.

И Вестники вломились внутрь.

45

Сколько-то времени до убийства императора