Харроу из Девятого дома

Мы не умерли. Когда я надавила, скользкие петли кишок втянулись внутрь, и мне пришлось убрать пальцы, чтобы на них не наросла кожа. Я повела нас к входу в ванную, чтобы уменьшить поле боя. Расколола череп твари, бросившейся ко мне, и перерубила стебельки черных глаз. Они все были разные! У всех – разные черепа, у кого-то челюсть пилой, а у другого – полный рот ядовитых жал, которыми он плевался во все стороны. Через некоторое время я перестала даже выдергивать их из рук. Мы стояли. Это было важнее всего.

Я как раз ослепила одного, но тут двуручник застрял в челюстях. У тебя не хватало сил, чтобы его вытащить. В дверях уже толпились новые твари. Я ругалась и дергала, но мерзкая пасть зажала его по самую гарду. Я не успела убрать руку, а на тебе не было перчаток. Тварь откусила тебе палец.

Да, да, извини. Это не мой палец, и не мне решать, кто будет его откусывать. Я признаю, что это полностью моя вина, но эти суки, похоже, питаются пальцами. И что? Я кричала, пыталась вырвать свой гребаный меч и видела, как оно жрет твой палец. Детали очень важны, следи внимательно. И за полминуты палец отрос обратно! Я видела, как он растет. Из кровоточащего обрубка выстрелила кость, через мгновение на нее наросло мясо, а потом все затянулось свежей кожей, и даже ноготь появился. Я схватилась за рукоять меча – палец слушался так, будто его вовсе не откусывала кровожадная оса.

Так что я встала в дверях и начала действовать. Лучше всего было целиться в стык между грудью и животом, потому что пластины, покрывавшие тела, были жесткими, как сталь. Твари, поросшие кучей рук, пытались кидаться на нас тараном, но я пилила их пополам. У других было четыре ноги, они прыгали, и в прыжке я срезала им ноги. Ту, что откусила палец, пришлось убить, расколотив череп рукоятью меча. Колотить пришлось долго, пока она не затихла.

Решив, что я избавилась от волны, загоняющей нас в ванную, я вышла из дверей, и мы тут же умерли в третий раз. Один из монстров притаился и теперь бросился на меня, пытаясь вогнать жало тебе прямо в мозг, но я почти увернулась, так что он просто разбил тебе голову об стену.

Харроу, я сама слышала. Он расколол твой пустой череп. Я страшно испугалась. Повторялась та хрень, через которую я проходила один раз, зная, что все скоро закончится. Детка, эта гребаная пчела тебя убила. Черепа не издают таких звуков. Звук, с которым он срастался, оказался еще противнее, как будто кто-то вдувал содержимое обратно в яйцо, но поскольку этот треск спас твой единственный череп, он показался мне музыкой. Я разрезала эту пчелу пополам, и оказалась вся в вонючих кишках и зеленой крови. И ковер тоже.

В конце концов мы оказались посреди моря мертвых пчел, а ты была в удивительно хорошем состоянии. У тебя даже руки больше не болели. Ты утратила один из оригинальных пальцев, а я успела потрогать твои внутренности, что обычно случается не раньше четвертого свидания, но ты была жива.

* * *

Было очевидно, что станция кишит этими тварями. Ты пропала, и я не знала, куда ты, мать твою, делась. У нас оставалось два осмысленных варианта: остаться на месте и сражаться или идти и сражаться. Ос меньше не становилось. А еще все время делалось жарче, особенно в маленькой комнате, заваленной дымящимися мертвыми телами.

У тебя не было перчаток. У тебя не было брони. Когда я сняла твой плащ – ну, блевотное тряпье, которое от него осталось, то обнаружила, что ты по неизвестной причине таскаешь на себе целую кучу костей. На тот случай, если от них была какая-то польза, извини – мне пришлось их снять. Какой бы некромантской хренью ты ни закрепила их, эта хрень не сработала, и эти кости сильно мешали разгибать руки.

Так что я закрыла глаза, сунула руки тебе под рубашку, сняла все кости, завязала волосы на затылке, взяла твою рапиру и ушла. Я не смотрела и почти не трогала тебя. Не бесись.

К этому моменту по коридорам разносились уже новые звуки. Уж стук клинков о кость я всегда узнаю. Громко шелестели и жужжали ворвавшиеся на станцию Вестники, раздавались их блеяние и скрип, но я совершенно точно слышала такой знакомый звон и свист клинков. Над головой заорала сирена. Я не побежала, но довольно быстро пошла по коридору и скоро услышала еще один звук: кто-то кричал.

На развилке я обнаружила источник звука. Мертвые Вестники лежали неровным полукругом вокруг последнего своего живого собрата, а с ним сражалась – и одновременно орала как резаная – баба с самым кислым на свете лицом. Ликтор, которую ты звала Мерсиморн.

Она визжала и выла от страха, дергалась, как пьяная, постоянно била не в ту сторону, как будто ничего не видела. Я подошла ближе, не зная, что делать, не зная, как ей помочь. Несмотря на крики, она справлялась сама, рапира сновала стальной иглой, уворачиваясь от челюстей твари. В какой-то момент она вошла в глазницу, и оттуда брызнула черная слизь. Левая рука ликтора была плотно обмотана сверкающей сеткой. Она пропустила удар – всего лишь крылом, – а потом бросилась на Вестника и положила голую левую руку ему на череп. И Вестник просто взорвался.