Харроу из Девятого дома

– Раньше такого не было, – пожаловался Учитель за едой, тревожно, как будто говорил не с кандидатами в ликторы, а с отзывчивыми строительными инспекторами. – До сезона дождей еще несколько месяцев. Сейчас должно быть на десять градусов теплее. Мне надо было внести внутрь все травы и поставить под лампу. А туман… наверное, я все-таки умру, – заключил он. Впрочем, он надеялся на это по три раза на дню.

Харроу полагала, что это некрасиво и бестактно, особенно после того, как они нашли вторую порцию тел.

Свидетелей не оказалось, допрашивать было некого. Просто закутанные в серое фигуры Камиллы Гект и Паламеда Секстуса лежали на грязных стальных плитах морга. Положили их так, будто автор композиции хотел, чтобы их разглядывали исключительно из научного интереса. Поначалу только предполагали, что это Гект и Секстус: они были одеты в серые одежды библиотекарей, у одного в руке была старая потертая рапира – видимо, другой Шестой дом предложить не мог, а на пальцах другого чернели пятна от чернил. Лица были снесены выстрелами в упор.

Неприятно. Харрохак удивило собственное спокойствие, но она решила, что благодарна за него. Странный, почти могильный покой снизошел на нее, когда Абигейл впервые повела ее взглянуть на тела и быстро прошла мимо безмолвного саркофага Спящего, высоко держа фонарь. Харроу восхищалась ею, тишиной и плавностью ее движений. Она никогда не видела Секстуса и Гект вблизи, и у нее создалось впечатление, что им всего недоставало: яркости, громкости, резкости. Ортус оплакивал их, но Ортусу вообще стоило родиться плакальщиком. И мать у него была такая же. Они оба обожали похороны – в этом им повезло, поскольку похороны были одним из немногих богатств ее Дома. Когда, следуя указаниям леди Пент, они потащили лишенные лиц тела вверх по лестнице, ей пришлось смотреть, как Ортус бесшумно плачет, роняя огромные слезы, и как священная краска у него на лице идет пятнами.

Чтобы опознать тела, муж-рыцарь Абигейл напугал единственного мага плоти, которого смог найти. Это оказалось непросто: близняшки Тридентариус, жемчужина дня и ночной рок, были так неуловимы, что Харроу и вспомнить не могла, когда последний раз их видела. Места в холодном морге наверху было мало, а температура все падала и падала, так что лишенные лиц тела положили на прорезиненные простыни в столовой. Туда рыцарь Седьмого дома привел свою адептку.

Наверняка она видела их в первый день – смазанный, залитый солнцем день, когда Учитель раздал им кольца и ключи и рассказал о чудовищном гиперсомнике в подвале, но Харроу здорово испугалась их появления. Да и мудрено было бы не испугаться! Рыцарь оказался бронзовокожим, мощным, огромным мускулистым мужчиной в зеленом, цвета морской волны килте и тисненой коже. И этот громадный персонаж вез кресло-каталку по широким проходам между столами. В кресле сидело почти мертвое на вид существо и держало над собой крошечный кружевной зонтик. Одето оно было в подобающее случаю широкое белое платье и в нелепый вязанный крючком шарфик из колючей белой шерсти.

Харрохак слишком давно знала Ортуса, чтобы не заметить, как он скривил губы и как из его глаз исчезла самоубийственная сентиментальность: его передернуло от презрения. Она полагала, что Ортус считает презрение чересчур выматывающей эмоцией. Светлые, цвета коричневого сахара волосы призрака с зонтиком были коротко подстрижены и завиты мелкими кудряшками. Было в ее облике, хоть и изможденном, голодном и почти детском, определенное изящество, а отдав зонтик своему рыцарю, она даже встала. Тонкая трубочка высовывалась из ее носа и уходила под воротник платья. Харрохак никогда раньше такого не видела: это был тонкий, затвердевший цилиндрик из слизистой ткани.

– Здорово, да? – сказала она Харроу вместо приветствия. Голос у нее был нежный, хорошо поставленный, но она самую малость задыхалась. – Легочный дренаж. Доходит до самых легких.

– Никогда такого не видела, – призналась Харроу.

– Да и не могла! – восторженно заявила некромантка Седьмого дома. – Он это придумал в свои пятнадцать.

Харрохак была не настолько глупа, чтобы верить, но жест женщины оказался совершенно недвусмысленным. Обтянутая тонкой пергаментной кожей рука указала на один из трупов – тот, что без рапиры. Ее больше не удивляло, что отношения между отпрысками всех Девяти домов казались интимными – вплоть до кровосмесительства – просто близкими, ну или враждебными. Она не чувствовала себя обделенной, только немного смутилась, когда Абигейл спросила:

– Дульси, ты уверена, что это он?

– Дай мне минутку, – сказала, очевидно, Дульси, хотя Харроу не хотелось понимать, почему кто-то согласен отзываться на такое имечко, если его не пытают водой. – Я взяла пробу с дверной ручки, и у меня есть два отпечатка, и если они совпадут, это будет уже кое-что.