Хасинто. Книга 1

— Где-то… — протянул Гонсало. — Как и многие. Где-то здесь, на поле. Сарацинский дьявол пробил его кольчугу, проткнул живот, Диего с лошади упал. Тогда я и видел его в последний раз.

Нет… Только не это. Друг погиб… Почему?! Ну почему Господь это допустил?! Не слишком ли многих он забрал к себе за неполные два года? Отец, Марита, теперь Диего… Нельзя роптать, но удержаться невозможно.

— Я тоже упал с Валеросо… Но я же не умер…

— Ну так и живот вам не проткнули. Вам повезло. Диего повезло меньше.

Хасинто и сам все понимал, но так и подмывало воскликнуть: а вдруг он всего лишь ранен?! Не хотелось прислушиваться к жестокому разуму, говорящему: после такой раны не только не выживают — от нее умирают долго и в страданиях.

— Почему… Ну почему такое случилось?!

— Всевышний его знает… — Гонсало пожал плечами. — Да, Диего жаль, но главное, что дон Иньиго жив. — Он огляделся и спросил: — Раз уж вы ранены, то, может, постоите пока здесь, присмотрите за Милитанто? А я пойду, узнаю у сеньора, какая помощь нужна.

В груди загорелась злость. Миг — и стала такой жгучей, что, казалось, сожжет самого Хасинто.

— Я не собираюсь тут стоять, — процедил он. — Сами следите за своим Милитанто. А мне нужно Диего найти. Но вам не понять. Вы… — он запнулся и с презрением бросил: — Вы другой!

Гонсало отпрянул, вскинул брови вроде как в удивлении, а шрам на его лице покраснел и изогнулся. Словно полураздавленный дождевой червь! Хасинто не стал дожидаться, пока этот простолюдин, этот кабальеро-виллано опомнится и что-то ответит — сразу бросился прочь.

Позже, когда метался по полю, разыскивая друга, из глубин души с робким укором выглянула совесть. Она говорила: ты нагрубил своему спасителю и едва не оскорбил его. Разве на языке не вертелось уничижительное «виллан»?

Совесть, правда, быстро спряталась, обожженная гневом. Гонсало сам виноват! Эти его слова: Диего жаль, но главное, что дон Иньиго жив! Разве можно такое говорить? Да, благо, что с сеньором все хорошо, но это прозвучало как: жаль, что де Лара копье сломал, зато сам цел.

В нос били запахи крови, железа и размазанной по земле травы, солнце слепило глаза и освещало изломанные трупы. Столько мертвых! С посиневшими лицами, с раздавленными руками и ногами, с рассеченными головами. Многие кони бродили без всадников… Интересно, где Валеросо, жив ли? Он выяснит это позже. Сейчас важнее найти Диего. Вообще-то он должен быть недалеко, ведь они сражались в одном отряде. Хасинто всматривался в каждого лежащего воина, будь то убитый или раненый. Со всех сторон на кастильском и сарацинском доносились стоны и крики, проклятия и молитвы.

— Скажи матушке, что я…

— Йашраб…[22]

— Добей меня… амиго… прошу…

— Верую в Бога единого, отца всемогущего…

— Чинто…

Ему послышалось?

— Чинто! Хотя бы вы целы, слава Создателю!

Теперь он узнал голос де Лары и обернулся. В нескольких шагах прямо на земле сидел сеньор. Простоволосый. Шлем и подшлемник валялись рядом, рука лежала на голове Диего. Кудри друга теперь лишь слегка вились и, влажные, липли к шее, щекам, лбу и подбородку… Будто склизкие водоросли, запутавшись в которых Хасинто однажды едва не утонул.

Дон Иньиго осторожно, прядь за прядью, убирал их с вспотевшего лица юноши. На губах Диего пузырилась кровавая пена, из горла вырывался свист. Из-под разодранной кольчуги виднелась ярко-алая расщелина, и ее никто не пытался перевязать, не пытался остановить кровь. Не было смысла. Это лишь отсрочило бы гибель и сделало еще мучительнее.

Страшнее всего оказалось видеть широко распахнутые глаза, в которых страдание сплавлялось с… удивлением? Словно он не верил, что умирает. Хасинто тоже не верил, не хотел верить!

Диего! Пожалуйста! Выживи!

Шагнув к другу, он рухнул на колени и вскричал:

— Диего!

— Тише, — прошептал де Лара и повторил: — Тише. Не мучай его.

Хасинто отвел взгляд. Слишком невыносимо смотреть и — молчать. В двух шагах, склонив головы, стояли вассалы идальго Маркеса. А им-то каково сознавать, что не уберегли единственного сына своего сеньора?

Де Лара выпрямил спину и повернулся направо. Почувствовав его движение, Хасинто посмотрел туда же, куда он. Приближался незнакомый падре в сопровождении Гонсало.

— Наконец-то. Я боялся, он не успеет… — пробормотал сеньор и обратился к святому отцу: — Это мой эскудеро. Отпустите ему грехи, прошу…

Падре едва заметно кивнул и сел по другую сторону от Диего. Одной рукой сжал его руку, а пальцем другой начертал крест на лбу.

— Отпускаю тебе грехи, сын мой. Покойся с миром, — он что-то неразборчиво забормотал на латыни, потом отчетливее произнес: — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.[23]