Хасинто. Книга 1

Хасинто зажмурился, но тут же открыл глаза. Дон Иньиго медленно опускал руку и смотрел яростным взглядом. А ведь сеньор предупреждал, что нужно молчать, Хасинто сам не послушал. Но все равно обидно до жути! И больно: не телу — душе. Ничего с этим не сделать. Остается только стоять и как дурак хлопать глазами.

Выражение лица де Лары изменилось. Сжатые в полоску губы расслабились и приоткрылись, на лбу пролегли глубокие морщины.

— Чинто, мне жаль.

Он протянул руку к его левой щеке — той, по которой только что ударил. Хасинто дернулся, но не отпрянул, и сухие мозолистые пальцы, едва касаясь, защекотали кожу. По телу пробежала зябкая дрожь.

— Жаль, — повторил сеньор. — Я не хотел. Но сейчас меня злит любая мелочь, иногда могу не сдержаться. Поэтому молчи, не лезь с советами.

— Я… буду молчать. Обещаю.

— Вот и хорошо. И не беспокойтся за меня. Может, я кажусь безумцем, но это не так. Да, я хочу убить мавритенка, но не стану этого делать, — он помолчал и сквозь зубы добавил: — Хотя просто выкупом его отец не отделается.

У Хасинто чуть не вырвался вопрос: что вы задумали? Благо, он вовремя опомнился и прикусил язык. Не зря. Де Лара сам пояснил:

— Мавритенок останется заложником. Увезу его с собой. Пусть сам напишет об этом. Я так хочу. Заодно ибн Яхъя убедится, что сын жив.

Провернулся ключ, отомкнулся замок. Стражник отступил, пропуская сеньора и Хасинто, потом дверь за спиной захлопнулась.

Комната на верхнем этаже башни оказалась крошечной. Только и хватало места для узкого стола и ложа в паре шагов от него. А еще здесь было холодно — ни жаровни, ни тем более камина: разумно, ведь огонь тоже оружие.

Пленник сидел на шерстяном покрывале, подслеповато щурился и часто моргал. Похоже, большую часть времени он провел во тьме. В комнате даже крохотного оконца не было, поэтому слабое свечение лампы оказалось для мавра слишком ярким.

Он выглядел совсем юным, даже младше Хасинто. Неожиданно! Зато ясно, почему де Лара назвал его мавритенком, а не мавром. Тот вовсе не походил на диких, злых сарацинов, с которыми довелось сражаться. Обычный юноша, почти мальчик. Худое лицо, на котором даже пушка еще нет, по-детски пухлые губы. Смотрит испуганными черными глазами, дергает щекой.

Дон Иньиго шагнул вперед, пленник взвился на ноги и прижался к стене. Теперь в его взгляде отразилась ненависть.

Де Лара положил на стол пергамент и перо, поставил чернила и, снова повернувшись к мавру, медленно заговорил. На сарацинском. Сеньор знает язык неверных?!

Хасинто разобрал только имя — Ибрагим.

Пленник хрипло задышал, сжал кулаки и выкрикнул что-то яростное. Наверное, оскорбление. В глазах дона Иньиго сверкнула ярость, он прищурился, поджал губы и угрожающе надвинулся на мавра. Тот сильнее вжался в стену, но — миг! — и отчаянно бросился на сеньора.

Дурак! На что надеялся?

Де Лару явно насмешила попытка мальчишки. Зло ухмыльнувшись, он перехватил его запястья и выкрутил левую руку. Пленник взвыл, Иньиго Рамирес отшвырнул его. Тот ударился лопатками и затылком о соседнюю стену и сполз на пол.

— Твой отец лжец и должен за это ответить. Но его здесь нет. Поэтому ответишь ты.

— Отец не лгать! — выпалил юнец на дурном кастильском. — Никогда не! Я не потерпеть оскорблений! А ты — пес паршивый! Ты… — он замялся. Видимо, не мог вспомнить других оскорблений на чужом языке и добавил на своем: — Хензирен!

Дон Иньиго шагнул к мавру и двинул ему ногой под ребра. Юнец подтянул колени к животу, зашипел, застонал от боли. Еще чуть-чуть, и ему вовсе не поздоровится. Ну зачем он спорит? Чего доброго, де Лара не выдержит и все-таки убьет. Хасинто не сможет помешать.

— Проклятье, — прохрипел сеньор и отошел от пленника. — Чинто, останови меня, если я вдруг… Его отец заслуживает страданий, но мавритенок все-таки нужен живым. Как ни жаль. Останови, понял?

— Да, сеньор.

— Хорошо… — пробормотал де Лара, затем указал мавру на стол и прикрикнул: — Пиши! Попрощайся с отцом, пока есть возможность. Считай это милостью.

— Не нужен подачка! Я не будь говорить отцу, что он лгать. Не говорить, что писать с позволения неверных. Я…

— Я тебя прикончу… — проговорил дон Иньиго.

Этот голос пугал: за видимым равнодушием ничего хорошего не крылось. Правда, пленник об этом не догадывался. Он вскочил на ноги и выпалил:

— Лучше смерть, чем…

— Молчи, безумец! — воскликнул Хасинто, сам от себя не ожидая, и покосился на сеньора.

Тот, как ни странно, не разозлился: напротив, посмотрел с одобрением и даже благодарностью.

— Надо было прийти завтра. Или послезавтра. Сейчас я не вполне владею собой. Убью олуха — потом пожалею. Ну его! Идем, Чинто.

Но письмо же важное! Не потому, что докажет ибн Яхъе, что сын жив, а потому, что весть от сына куда сильнее тронет отцовское сердце, чем послание от врага. Она заставит его страдать. Ведь именно этого хочет де Лара — мести. Хочет причинить ибн Яхъе боль, а письмо Ибрагима ее усилит. Но таким путем дон Иньиго ничего от пленника не добьется. Юноша слишком упрям, сеньор слишком зол, а надо мягче, осторожнее… Сейчас де Лара на это не способен.