Хата за околицей

Эти слова, произнесенные с важностью, с глубоким убеждением и таинственностью, даже на Солодуху произвели впечатление: она взглянула на Марусю, пожала плечами и не нашлась, что ответить суеверной бабе, а та между тем продолжала:

— Глянь-ка, глянь, кума! Волосы будто прилизаны, щеки, словно снегом выбелены, и сапожки, и кушачок, и рубашка — подумаешь, из зажиточной семьи. Откуда ж она берет все это? С неба, вишь, окромя дождя, снегу и граду ничто не падает. А на лице не заметно ни голоду, ни холоду, никакой беды. Я свою молоком пою, да что толку? — урод уродом.

Вокруг разговаривавших собралось много народу. Все с величайшим любопытством слушали речи догадливой старухи. Мысль, брошенная с дерзкой смелостью, охватила умы всех, и начали бабы говорить о том, будто бы Солодуха с Мартыновой собственными глазами видели, как Мотруна вставала из гроба, шла в избенку, зачесывала дочку и пряла с нею нитки. К вечеру нелепая басня с приличными прибавлениями обошла все избы селения.

Странным показалось Марусе, отчего при выходе из церкви никто не подошел к ней: дети издали только искоса посматривали на нее, женщины отворачивались, и бедная сирота печально побрела домой.

Но так как делать было нечего, то она решилась зайти к Семеновой за новой работой. Когда вошла в избу, Семенова, сидя на скамье, снимала свой головной убор, на лице ее выражалось крайнее беспокойство.

Это была жена зажиточнейшего в Стависках крестьянина, баба важная, толстая, седая, самовластно управлявшая мужем и целым домом, женщина была она добрая, но суеверная, как и все бабы. Сплетня о Марусе, так удачно пущенная с церковной паперти, глубоко и неприятно подействовала на нее, она с замирающим от страха сердцем думала, что мотки, предназначенные, может быть, в приданое одной из любимых дочерей, прялись нечистой силой.

С первого взгляда узнала Маруся, что старухе не нравится ее появление, бедняжка сделалась еще скромнее, поцеловала жилистую руку богатой старухи и остановилась у самых дверей, мысленно моля Бога, чтобы не отпустили ее ни с чем.

Старуха, посматривая из-под седых бровей, продолжала свое занятие.

— А, что скажешь, Маруся? — спросила она наконец.

— Да что ж, мамонька… как всегда, пришла просить работы. Не откажите, ради Создателя. Без вас у меня не было бы и хлеба.

— Так ты работы просишь, — произнесла мрачно Семенова, — легко тебе говорить, а тут в избе и мочки, может быть, не найдется.

— Христос с вами, матушка! У кого и быть работе, как не у вас. У такой хозяйки кадки битком набиты льном, белым как снег.

Семенова подавила самодовольную улыбку.

— Есть, правда твоя, есть, — сказала она, — свои пусть прядут, ведь Катька, Парашка и работница сидят, сложа руки.

— А на мою долю неужто и клочка не останется? — произнесла сиротка с таким сожалением и такой глубокой печалью, что старухе совестно стало кривить душой. — Когда-то вы были милостивы к нам, — прибавила девушка, — не оставьте сироты…

Семенова поднялась со скамьи, поковыряла в печке и несколько раз прошлась по избе, заметно было, что в голове ее решался важный вопрос.

— Вот в чем дело, моя голубушка, — сказала она наконец. — Про тебя ходят нехорошие слухи: ты, говорят, рода знахарей, все ваши с нечистым водились… и Бог знает, что такое, и прядешь будто не сама, а нечистая сила тебе помогает…

Услышав это, Маруся перекрестилась и в ужасе всплеснула руками.

— Боже мой! — воскликнула она. — Перед кем я провинилась? За что меня обижают, сироту беззащитную? Ведь я и в церковь хожу, и крещусь, и молюсь так, как и другие.

Слезы полились ручьями из светлых глаз Маруси. Семенова была добра и сострадательна: слезы встревожили ее, с искренним участием она произнесла:

— Полно плакать, полно! Они, Бог весть, что еще выдумают. Я ничему не верю и верить не хочу! Не любили они ни твоего отца, ни матери, они и тебе готовы пакостить… Я рассказала тебе все, что знала, а ты не плачь, да подумай хорошенько, что делать… Они не перестанут клепать, пока будешь сидеть в своей мазанке. Надо, чтоб они тебя видели. Они не возьмут в толк, как ты можешь жить одна, да еще против самого кладбища, что ты ешь, кто тебя одевает, потому и болтают всякую дрянь…

Маша не переставала плакать, а старуха всеми силами старалась успокоить ее, наконец сама вынула из печи горшок, налила в миску какого-то кушанья и, погладив по голове сироту, посадила ее за стол.

Тут посыпались вопросы за вопросами. Внимание девушки мало-помалу обратилось к другим предметам, слезы высохли, и она смело и расторопно отвечала на все вопросы доброй хозяйки. Совестно стало старухе, что без причины огорчила невинное дитя, стараясь как-нибудь загладить вину, она не только дала Марусе работу, но и хлеба, сыра, круп, сала и даже хохлатую курочку-наседку.

Поцеловав руку доброй хозяйки, успокоенная, осчастливленная сирота с самыми светлыми надеждами отправилась в свое бедное жилище.