Хатшепсут

Не скажу, чтобы очень это было легко. То есть в воздухе уже нормально. Труднее всего — отрыв от пола. От тверди. Спускаться тоже несложно. Несколько раз поднимался я, каждый раз все выше, и зависал в параллелепипеде жилья моего. Висел в рост, как оловянный солдатик, — «свечку» делал. Потом переместился в горизонталь и перешел к парению. Парить было вовсе просто. Я обследовал пыльные лепные карнизы вдоль потолка. Мне, как и гостю моему ночному, летать понравилось. Велико было искушение распахнуть раму и устремиться туда, где старые крыши, юные воробьи, шпили… статуи… и так далее. Наверное, особо тянет в полет в воробьиные ночи и в метель. Но я вернулся в свое кресло и перевел дух. Какая-то нечеловеческая тяжесть медленно вливалась в жилы мои, словно кровь замещалась ртутью, словно в отместку за только что испытанную легкость, за эту дареную нежданно-негаданно левитацию перегрузки решили попытать меня, попробовать на зуб, испытать на прочность. Я с трудом дотащился до тахты и лег. Воздух сгущался и тяжелел постепенно, я лежал под его кубами, распластавшись, как насекомое, неспособный двинуться, шевельнуться, встать, перевернуться на бок. Неуместная под утро ночная тьма накрыла меня одеялом. Я падал камнем — вместе с тахтою — подобно космонавту из бездн фантастических повестей. Ни дна, ни покрышки. Покрышка, впрочем, имелась. Внутренности мои, похоже, несколько опережали меня самого в этом отчаянном падении… невесомость? оригинальное сочетание тяжести и невесомости. Я задыхался. Мне было страшно, и я вырубился, наконец, как в предоперационном наркозе. И напоследок увидел — должно быть, это именуется словом «узреть» — над собою огромный светящийся собственным светом голубой купол… неба?..

Открыв глаза, я обнаружил вместо потолка фрагмент этого светло-голубого купола — колодец в атмосферные или еще какие-нибудь иные выси горние. Холодом оттуда не тянуло. Часы показывали шесть. На столе стоял огромный букет сирени. На бра висела на ниточке тряпочка, пропитанная камфарным спиртом, — такие зачем-то вешала у моего изголовья моя мать, когда в детстве я заболевал. В остальном все было по обыкновению. Утро по образу и подобию утреннему. Утро из утр. В радио кто-то аэробировал самым бодрым манером. Трамвай прозвякал под окнами. На балконе этажом выше заливались сидящие в клетках кенары. Или канарейки.

Не скрою, я взлетел посмотреть на свой бывший потолок. Преграда там была. Перекрытие на ощупь. Сгустившийся слой эфира? Оргстекло? На взгляд — прозрачно и бездонно. Раздолье и разгорье. Под такими-то небесами вместо альпийского луга находился дом мой пыльный. Телефонный звонок. Поторопившись, я плюхнулся, аки падший ангел, и демоническим баритоном вякнул в трубку свое:

— С — Лушею…

— Сережа, доброе утро.

— Доброе, — сказал я, — утро, — сказал я, — Катюша. Катерина по мою душу. Надо как-то выкручиваться, чтобы ее в это дело не впутывать. Полеты во сне и наяву. Фантомы. Чуть не сбила машина.

— Катя, — сказал я, — я уезжаю в командировку. Тупость какая. Фальшивый голос плохого актера, исполняющего роль сотрудника УВД в разхалтурнейшем из халтурных детективов. Дефективный сюжет. Кич. Трэш.

Она вздохнула. Слух у нее был тонкий. И вранья (как невропаты и психопаты — по учебнику… ай-ай-ай, учебник, а нормальные-то тогда — кто?) она не выносила. Видимо, она решила проявить сверхтакт и с фальшивой заинтересованностью спросила:

— Надолго?

— К сожалению, — сказал я, — я и сам не знаю. По ситуации.

Вот это звучало архиправдиво, поскольку и было правдой. Сейчас она обидится и скажет «вот как…» И она обиделась и сказала:

— Вот как, — весьма отчужденно. — Ну что ж. Звони, когда приедешь.

— Не забывай, — сказал я.

— Даже если и хотела бы, — сказала она.

— Катя, — сказал я, — я тебя плохо слышу.

— Привет, — сказала она и повесила трубку.

«Катя, Катя!» — повторяют мне копыта скакуна. «Катерина!» — возопил он громовым голосом. Катриона. Нехорошо мы поговорили. Вроде ничего особенного. Но для нас, именно для нас — нехорошо. Я снял трубку, чтобы набрать ее номер. И услышал из трубки вместо гудков:

— Переходите к водным процедурам.

Телефон заколодило. По телефону вещало радио. По радио тоже вещало радио. Утюг, чтобы не расстраиваться, я включать не стал.

Пока я пил кофе, кто-то услужливо отщелкал передо мной покадровую раскладку ожидающегося дня. Слайды. Цветные. Рад эпизодов. Никаких неожиданностей. В том числе приятных. И я взъелся. Во мне проснулся мальчишка в переходном возрасте. Или авантюрист. Я решил во что бы то ни стало выскочить из ожидаемой цепи событий. Перехитрить прогноз.

Что там бишь у нас сначала-то? Катерина в метро? Не пойду я в метро. Я на троллейбусе поеду. И я пошел на троллейбусную остановку. В вызывающе белом костюме. С веткой сирени в деснице.