Хазарские сны

В ЦК проходило профсоюзное собрание. Всерьез эти собрания никто не воспринимал. И потому что профсоюзное — в партии-то — и потому что это конкретное собрание проходило тогда, когда и партия сама, а не только «школа коммунизма», ехала с ярмарки: еще чуть-чуть и даже партийные собрания станут подпольными. В общем, президиум настроен по-президиумному, по-старому то есть, а зал уже несерьезен. Шутки, смешки, едкие комментарии к докладу и выступлениям. Один член президиума — секретарь ЦК по оборонке, в общем-то, очень толковый мужик, случайно попавший в политику, в царство миражей и фантасмагории из мира точных формул и державшийся в этой новой, обманной среде, словно колун, воткнутый в двухпудовый брусок сливочного масла: удар есть, а эффекта никакого — Олег Бакланов, геометрически длинный, худой и нескладный, опоздал и оказался без стула. Пробирался вдоль стеночки, сквозь разномастную публику, где — редкостный случай — уборщицы сидели вместе с заведующими отделами (но, конечно, не ближе секретарш, которых и тут предпочитали держать за полные локотки, чтоб не упорхнули дальше положенного), пригнувшись, как будто в кинотеатре во время сеанса. А за ним, деликатно пригнувшимся аскетическим колуном, семенил, со стулом в руках и полный уважения уже к самому стулу, а не только к собственному начальнику, которому тот предназначался, евонный цивильный помощник: наверняка уже не из военных и не из средмашевцев, а из писарчуков. Из тех, кто призван осуществлять «связи с общественностью», то есть придавать сугубым технарям и легированным колунам третьего поколения если и не привлекательности, то хотя бы лояльности, безопасности в глазах широкой публики.

Ясное дело, что злые языки прошлись шершавым полушепотом и по стульчику, и по его субтильному носильщику, и по самому медленно багровеющему будущему прокуратору.

Да, через год он окажется в составе ГКЧП, такой же неуклюжий и хмурый, в очередной раз облапошенный политикой, теперь уже очень большой — большая и облапошивает по-большому. А ведь лучшего министра Средмаша было поискать: лишнее подтверждение, что когда толковые и, главное, более или менее совестливые технари уходят в политику, разъезжаясь, как корова на льду, то теряют и техника и политика. Приобретают, дополнительную бесстыжую власть над неискушенными, одни политиканы.

На собрании присутствовал Лигачев. Центром, пупком президиума. В конце выступал с ответами на вопросы. Ответы предложено подавать в письменном виде. Все шло вполне прилично: Лигачев человек прямодушный и на народные вопросы, хотя и задаваемые в письменном виде, отвечал с народной прямотою.

Пока не споткнулся.

— Дорогой Егор Кузьмич! — читал очередную записку, дальнозорко, как на просвет, отставляя ее от себя. — Когда же вы вместе с дорогим Михаилом Сергеевичем закончите эту… хе-хе… — запнулся, но честно дочитал, — …рню? Раньше нечем было закусывать, а теперь и выпить нечего…

Последняя фраза утонула в хохоте. Лигачев рассвирепел, стал было заводиться на целую лекцию на излюбленную антиалкогольную тему, а потом, глядя на хохочущий зал, и сам вдруг рассмеялся и, вновь заглянув в бумажку — теперь-то, наверное, точно на просвет — прочитал подпись под нею:

— Иван Кожедуб…

Зал лежал между мягкими креслами, некоторые так прямо непосредственно на своих, а кое-кто помоложе так и на чужих, секретаршах.

— Нужны комментарии? — спросил, пытаясь перекричать стоны и хохот, Лигачев, и зал дружно выдохнул:

— Не-а-а!..

Наутро Сергей вызвал к себе ветерана. На ковер: вся пропаганда знала, что «Иван Кожедуб» — это была подпольная ветеранская кличка: тот, кто ее первым пустил, видимо, учитывал небесное происхождение старикана. Настоящий Иван Кожедуб к тому времени уже помер, а поддельный вот он, сидит скорбно перед Серегой.

— Тебе что, Евгений Алексеевич, жить надоело?

— Ага, — печально-печально глянули на него серые, уже пеплом подернутые глаза.

Год назад у деда в Киеве убили сына, и с тех пор он иногда, прямо на ходу, на бегу — и на велосипеде, наверное, тоже — впадал в такую лунатическую апатию, что до него, как и до лунатика, дотронуться страшно было: уйдет.

— Иди, — сказал негромко Сергей, подперев подбородок, как при зубной боли, ладонью.

Дед же сидел и, сидя, отсутствовал. Минут десять смотрели они друг на друга: старик — отсутствующим, невидящим взглядом, и Сергей, ровесник его погибшего сына, взглядом, который тоже видел не столько собеседника, сколько что-то свое и тоже невеселое.

Потом подчиненный молча поднялся и молча вышел, прикрыв потихонечку дверь, как выходят от больного. Да так оно и было: больных тут было даже двое.

Вот его-то и послал Сергей на разборку в Грозный. Дед не соврет, но и слабины не даст.

* * *

Посланец вернулся через десять дней и сразу прошел в Серёгин кабинет.

— Ну что, Евгений Алексеевич? — обнял его Сергей, — рассказывай.

— Да плохо дело, Сережа, — помрачнел «Иван Кожедуб».

— Что такое?