– Это верное средство! – одобрила Годома. – У той ведуницы, которая оборотень, сзади хвостик растет – с палец величиной, – она показала собственный палец, и все воззрились на него, будто никогда не видели такого дива, – и шерсткой серенькой покрытый, будто заячий…
– Не заячий, а поросячий! – поправила Чернява.
– Заячий, я верно знаю!
– Откуда тебе знать? Разве что у самой такой имеется!
– Я, что ли, оборотень, по-твоему?
– А ну молчать! – рявкнул Ярдар на баб, уже готовых ринуться в свару. – Вы все ступайте с ней в баню, а ты, Мирава, собери для сестры что надеть – сорочку там, что ей еще нужно?
Женщины заторопились прочь, переглядываясь: нужно было выполнять приказ, но им не терпелось и обсудить, и разнести весть о том, как оборачивается дело с «турицей».
Убедившись, что дело делается, Ярдар хотел выйти за всеми, но Мирава быстро догнала его и заступила путь к выходу.
– Погоди! Что такое они хотят? С чего ее в баню посылать? Ее там… побили, что ли?
Лицо ее изменилось от этой мысли, глаза расширились и стали на миг пустыми, пугающими.
– Да нет, – Ярдар поморщился, вспомнив ссадины на лице Заранки. – Бить не били, она сама о дерево ободралась. Ее сняли чуть не с вершины! Как залезла только! Нарочно не сумеешь!
– Ты ее видел? Я хотела пойти, меня Озорка силой не пустила, велела ворота затворить!
– И правильно. Видел я ее. Немного она… растрепанная. И она… молчит.
– Как – молчит?
– Ну, так. Как мертвая. На дереве посидела, как русалка, говорить разучилась. Если баня не поможет… Хазары говорят, видели, как она сперва турицей обернулась, потом белкой, потом девкой! И молчит!
– Не могла она ни в кого превращаться! – Мирава всплеснула руками. – Ни в турицу, ни в белку, как родилась девкой, так и живет! И хвоста у нее нет, мне ли не знать, она ж сестра моя! Еще скажите, у меня хвост! За нами таких дел не водится! Хазары – ладно, они чужие, но ты-то должен знать, что мы за люди! И отец наш, и дед были мужи честные, в доброй славе, и пращур наш, Жукота, в Честове на Упе сел с родом своим среди первых. Мать моя всякие хвори лечит и прочь отсылает от людей, а чтобы вредить – никогда за нами не было, хоть кого спроси!
Ярдар запустил пальцы в волосы на затылке и пошевелил пряди, будто так надеялся оживить мысли.
– Ярдар! – Мирава положила ладонь ему на локоть. – Я знаю, зачем она в лес пошла…
Он обернулся к ней.
– Она сюда шла, к тебе! Она сделала то, что обещала… о чем сговорились вы. Я знаю…
– Что знаешь? – угрюмо ответил Ярдар, отводя глаза.
– О чем ты просил, что она обещала, чего взамен хотела. Раз она пришла – значит, свое дело сделала. Ты ее в беде не покинь! – Мирава сжала его локоть. – Отца у нас нет, братьев нет, Ольрада ты прочь услал. Только ей и забороны[32]
, что я да мать-старуха. Ты уж о нас порадей, тебе от богов и от добрых людей воздастся. Ты у нее удачи просил – если покинешь ее в несчастии… – Мирава избегала угроз, зная могучую силу произнесенного слова, но требовалось говорить прямо. – Кто уговор нарушит, тому боги удачи не дадут.«Я ей ничего не обещал», – хотел сказать Ярдар, однако постыдился. Хоть он и не собирался прямо так брать Заранку в жены, он уже смотрел на нее как на деву, которую
– Ладно, поглядим, – он сделал шаг к двери, сбрасывая руку Миравы. – Ступай к ней, отнеси там чего надо… Может, избудем беду.
Глава 11
Вечером в хазарском стане на лугу шло бурное веселье. На лову настреляли дичи, и теперь, когда мясо уток, зайцев и вепря было готово, начался настоящий пир. Ясы предпочитали варить мясо в котлах, целыми тушами или очень большими кусками; огромные котлы для этого они возили с собой на заводных конях. Голова вепря предназначалась в жертву Авсати, богу диких зверей и покровителю охоты; ее варили, чтобы потом подать, вместе с шеей и лопаткой, самому старшему, то есть Азар-тархану. Легкое, печень и почки заворачивали в сальник и обжаривали на грядах[33]
. Держа в левой руке это мясо, а в правой чашу медовухи, Азар-тархан поблагодарил Авсати за удачу на охоте, съел немного и передал мясо и чашу далее, сидевшему рядом с ним Ярдару.Азар позвал всех оружников из Тархан-городца, и теперь они сидели на кошмах у высоких костров, вперемежку с хазарами. На кострах висели котлы, источающие запах жирного мясного варева. Из Тархан-городца принесли пива и вареного меда, женщины напекли лепешек и блинов, все ели, как редко удается поесть в полуголодное время перед новым урожаем, и веселье все разгоралось.
На краю стана послышались крики, заиграли рожки.
– Вон она! – заговорили у костров, многие встали на ноги, чтобы лучше видеть.
– Ведут, ведут!
– Вот и славно! – Азар-тархан поставил серебряную чашу на землю. – Я уж стал было думать, что она опять обернулась… сорокой и улетела из бани через оконце.