Хазарский словарь

В один прекрасный день совершенно неожиданно (ведь они годами не встречались) снова появился Афанасий. Он прислонил свой велосипед к воротам ее дома и вошел в квартиру, где когда-то жили сестры Витача и Вида, а теперь обитали супруги Похвалич. Своим длинным языком он облизал слезы с ее глаз, он взял Витачу за руку и увез сначала в Вену, а потом в Америку. Он оставил велосипед, жену, сына и мать, а она оставила мужа и детей, к которым никогда больше не вернулась.

6 по вертикали

ТРИ СЕСТРЫ

Надеюсь, что я ничего не перепутал в этой истории, рассказанной мне однажды в деловой поездке господином Афанасием Разиным, человеком к тому времени уже богатым и весьма уважаемым.

– Сидел я как-то раз в трактире «Три скамейки». На столе передо мной – курительные трубки. Хорошо прочищенные, прямо звенят, как трубы, только что не играют. Выбираю я себе трубку и думаю. От молодости моей одни слезы остались. Да и те не сладкие, как когда-то, а с горьким осадком. А хоть и такие – знаете ли вы, голубчик мой, что такое слезы? Кто поймет, что каждая слеза двух слез стоит, будет достоин своих слез, а в противном случае и того меньше. Что же касается сердца…

На этом месте размышления мои прервало появление трактирного слуги. Завязав себе на память узелок, я спросил его:

– А что, братец, есть у тебя капуста с бараниной, которую на свадьбах подают?

– Это какая, прошу покорно? – осведомился он. При этом я заметил, что один глаз у него меченый, из него словно капля воска вытекла, а на кончике носа блестит слеза. Эта слеза двух слез не стоит, заключил я про себя и объяснил ему: речь идет о капусте с бараниной, которая с утра ставится на огонь, а вечером снимается. И так – семь дней.

– Так приходите через семь дней, – ответствовал слуга.

– Прекрасно! Что ты пьешь? – спросил я на это.

– Господин весьма любезен. – Он очень обрадовался моему предложению. – «Лакрима Кристи». Обожаю «Лакрима Кристи».

– Чудно! Так принеси мне бокал «Лакрима Кристи». Он отправился выполнять заказ, а я продолжил свои размышления с того момента, на котором остановился. Что же касается сердца, думал я, сердце тоже с некоторых пор не бьется у меня в груди, а только царапается – скребется изнутри, как зверюшка, запертая в клетку. Перед клеткой – простор и свобода, сияющая речка, но только ты ее заметишь, как она сворачивает в лес и гаснет. У клетки же дверцы из еловой дранки. Ударит клювом соловей – они выдержат, но если в клетке кобчик, дверцы разлетятся с первого же удара и отпустят птичку на волю, как дым в синее небо…

Тут в трактир вошла бельмоглазая служанка, которую я поджидал. Я подхватил ее под локоток и посадил с собою рядом.

– Почему вы так бледны? – изумился я, разглядев ее лицо.

– О ужас, господин мой, еще бы не быть мне бледной! Ведь я увидела дьявола.

– А где дьявол?

– Как это где?! Да вы и есть дьявол.

– О, если бы это было правдой, вот счастье-то! Если бы это оказалось правдой, – сказал я пока. – Но займемся делом! Вы принесли бутылку?

Она достала из кармана маленькую бутылочку ракии и смущенно спросила:

– Неужели вы уверены, что по вкусу ракии сможете узнать, те ли это дамы, которых вы разыскиваете?

Вспомнив, что каждый из нас рождается хромым на одну из своих душ, я отрезал:

– Уверен! – и без церемоний отпил из бутылочки.

Неторопливая река тишины и умиления разлилась по моей груди, замедляя ход всего, что она там застигла. Я узнал молодость по тишине и теплу, что вошли в меня, и, несмотря на свой возраст, снова углубился в недавние мысли…

– Да! Да! – сказал я служанке. – Я узнаю, это их ракия! Такую ракию гнал еще их отец! Она очень крепкая, зайца убить может.

Мысли же мои, пока я посасывал эту скляночку ракии, черт их разберет, ровно птицы небесные, то в минуту соберутся стаей, то вдруг, помотавшись между Западом и Востоком, снова исчезнут. Когда же им время придет, каждая улетит от нас со своей стаей куда-то на какойнибудь свой Юг. Ибо и мысли наши хотят согреться и отдохнуть от наших холодов и холодностей, с тем чтобы вернуться, когда наши холода минуют… Если они минуют…

– Значит, – говорил я про себя, – они не переехали. А фамилию все ту же носят или замуж повыходили?

– Только одна носит прежнюю фамилию, Ольга. Она овдовела и снова взяла отцовскую фамилию. А остальные все переменили, – отвечала бельмоглазая.

– Ну ладно, – подхватил я, – а что, Ольга все так же сосет кончики своих волос и любит лепить мушки?

– Любит, – отвечала удивленно служанка.

– Значит, все сходится! А скажи-ка теперь, что ты любишь больше всего на обед?

– Цыпленка, запеченного в тесте с ветчиной, – радостно отвечала бельмоглазая.

Я отпустил ее прочь. Когда же она вышла, я подумал, что будущее имеет ценность только в том случае, если мы его предскажем, иначе же оно просто обычное горючее, кизяк, если хотите. Тут подошел уже знакомый слуга с каплей воска на веке, неся мое вино, и я наконец заказал обед.

– Принеси-ка мне, – сказал я ему, – цыпленка, запеченного в тесте с ветчиной.