Хазарский словарь

Стою в приятной прохладе и чувствую легкость, говорит он. Скрипки перекликаются, и из этих тихих вздохов можно целый полонез сложить, так же как составляют шахматную партию. Только немного изменить звуки и их последовательность. Наконец выходит венгр, хозяин музыкальной лавки. Глаза у него цвета сыворотки. Весь красный, как будто вот-вот яйцо снесет, выпячивает подбородок, похожий на маленький живот с пупком посредине. Вынимает карманную пепельницу, стряхивает пепел, аккуратно защелкивает ее и спрашивает, не ошибся ли я дверью. Меховщик рядом. Все время заходят сюда по ошибке. Я спрашиваю, нет ли у него маленькой скрипки для одной маленькой госпожи или, может быть, небольшой виолончели, если они не очень дороги.

Венгр поворачивается и хочет вернуться туда, откуда он пришел и откуда доносится запах паприкаша. В этот момент курица в шапке приподнимается и кудахтаньем обращает его внимание на снесенное только что яйцо. Венгр осторожно берет яйцо и кладет в ящик, предварительно что-то написав на нем. Это дата 2.X.1982, причем я с удивлением понимаю, что наступит она только через несколько месяцев.

- Зачем вам скрипка или виолончель? - спрашивает он, оглядываясь на меня в дверях, ведущих из лавки в его комнату. Есть пластинки, радио, телевидение. А скрипка, вы знаете, что это такое - скрипка? Отсюда и до Субботицы все вспахать, засеять и сжать, и так каждый год - вот что значит приручить маленькую скрипку вот этим, господин! - И он показывает смычок, который помещается у него за поясом подобно сабле. Он вытаскивает его и натягивает струны пальцами, охваченными перстнями вокруг ногтей, как бы для того, чтобы ногти не отлетели, не отвалились. - Кому это нужно? - спрашивает он и собирается уйти. - Купите что-нибудь другое, купите ей мопед или собаку.

Я продолжаю упорно стоять в лавке, растерявшись перед такой решительностью, хотя она выражена нерешительной, нетвердой речью, похожей на пищу сытную, но невкусную. Венгр, в сущности, достаточно хорошо владеет моим языком, однако к каждой фразе в конце он добавляет, словно пирожное на десерт, какое-то мне совершенно непонятное венгерское слово. Так делает он и сейчас, советуя мне:

- Идите, господин, поищите другого счастья для своей маленькой девочки. Это счастье будет слишком трудным для нее. И слишком запоздалым. Запоздалым, - повторяет он из облака паприкаша.- Сколько ей? - спрашивает он деловито.

И тут же исчезает, однако слышно, как он переодевается и готовится выйти. Я называю ему возраст Джельсомины Мохоровичич. Семь. При этом слове он вздрагивает, будто к нему прикоснулись волшебной палочкой. Переводит его про себя на венгерский, очевидно, считать он может только на своем языке, и какой-то странный запах расползается по комнате, это запах черешни, и я понимаю, что этот запах связан с изменением его настроения. Венгр подносит ко рту что-то стеклянное, похожее на курительную трубку, из которой он потягивает черешневую водку. Идет через лавку, как будто случайно наступает мне на ногу, достает маленькую детскую виолончель и протягивает ее мне, по-прежнему стоя при этом на моей ноге и тем самым показывая, как у него тесно. Я стою и делаю вид, что, так же как венгр, просто валяю дурака. Но он делает это за мой счет, а я - себе в убыток.

- Возьмите это, - говорит он, - дерево старее нас с вами, вместе взятых. И лак хорош... Впрочем, послушайте!

И проводит пальцем по струнам. Виолончель издает четырехголосый звук, и он освобождает мою ногу; аккорд, кажется, несет облегчение всем на свете.

- Слышите, - спрашивает он, - в каждой струне слышны все остальные. Но для того, чтобы это слышать, нужно слушать четыре разные вещи одновременно, а мы ленивы для этого. Слышите? Или не слышите? Четыреста пятьдесят тысяч, - переводит он цену с венгерского. Я, как от удара, вздрагиваю от этой суммы. Он будто в карман мне заглянул. Ровно столько у меня и есть. Это уже давно приготовлено для Джельсомины. Конечно, не такая уж особенная сумма, я знаю, но я и ее-то едва скопил за три года. Обрадованный, говорю, что беру...

...- Пятьсот тысяч, пожалуйста, - сказал венгр. Я похолодел.

- Но вы же сказали - четыреста пятьдесят тысяч?

- Да, я так сказал, но это за виолончель. Остальное за смычок. Или вы смычок не берете? Вам не нужен смычок? А я думал, что инструмент без смычка не играет...

Он вынул смычок из футляра и положил его назад в витрину. Я стоял и не мог вымолвить ни слова, будто окаменел. Но наконец я пришел в себя и от оплеух, и от венгра, как словно очнулся после какой-то болезни, похмелья или сонливости, пробудился, встряхнулся, отказался играть комедию на потеху венгру. Я попросту упустил смычок из виду, и у меня не было денег, чтобы купить его. И все это я сказал венгру.

Он рывком набросил на себя пальто, от которого в лавке запахло нафталином, и сказал:

- Сударь, у меня нет времени ждать, пока вы заработаете на смычок. Тем более что вы в ваши пятьдесят с лишним так и не заработали на него. Ждите вы, а не я.