Хазарский словарь (мужская версия)

Тут же все взгляды обратились к Никону, кир Аврам взял со стены зеркало и сунул его Никону под нос, как мертвому. Мы сдвинули головы, и действительно, зеркало показало, что у него в носу не было перегородки между ноздрями. Так и остальным стало известно то, что я знал уже давно, — мой коллега по ремеслу и прото-каллиграф Никон Севаст был не кем другим, как Сатаной. Впрочем, и он сам этого не отрицал. Но я, в отличие от всех, смотрел не на его нос. Глядя в зеркало, я обнаружил то, что всем окружающим должно было быть давно известно. Лицо Никона Севаста, которое так сильно напоминало мне чье-то другое, уже виденное раньше, было почти неотличимо от моего лица. Мы шли с ним по свету, как близнецы, замешивая Божий хлеб на слезах дьявола.

Той ночью я подумал: час пробил! Когда человек проводит всю жизнь в дремоте, никто вокруг не ожидает, что как-то раз он встрепенется. Так было и с Никоном. Я не отношусь к числу тех, кто просыпается от страха, когда их рука во сне, свесившись с кровати, случайно коснется пола, но Севаста я боялся. Его зубы имели совершенно точное представление о моих костях. И тем не менее я решился. Я знал, что дьявол всегда на шаг отстает от человека. Поэтому я шел за ним след в след, и он меня не заметил. Я давно знал, что среди книг и бумаг огромной библиотеки кира Аврама Бранковича особое внимание Никона привлекает хазарский глоссарий (это было что-то вроде словаря), и нам, писарям, было поручено приводить в порядок содержавшиеся в нем материалы о происхождении и гибели, обычаях и войнах одного исчезнувшего народа. К этому народу у Аврама Бранковича был особый интерес; не жалея денег, он скупал их старые документы и платил людям, которые приводили к нему «языков» — тех, кто что-нибудь знал о хазарах u; или же посылал своих слуг охотиться на ловцов снов, искусство которых восходит к древним хазарским колдунам. Я обратил внимание на эти материалы из-за того, что среди тысяч свитков и рукописей библиотеки Бранковича именно они больше всего интересовали Никона, я даже выучил наизусть весь «Хазарский словарь» и стал следить за тем, что делает с ним Севаст. Правда, до этого вечера Никон не сделал ничего необычного. Сейчас же, после описанного случая с зеркалом, он в одиночестве поднялся на верхний этаж, взял попугая, посадил его на светильник и сел рядом, приготовившись слушать. Дело в том, что попугай кира Аврама часто рассказывал стихотворения, которые, как считал наш хозяин, написала хазарская принцесса Атех @, а нам, писарям, полагалось записывать в хазарский глоссарий кира Аврама каждый звук, вылетевший из клюва птицы. Однако в тот вечер Севаст ничего не писал. Он просто слушал, а птица говорила вот что:

«Иногда давние весны, полные тепла и запахов, снова расцветают в нас. И мы проносим их сквозь зиму, согревая у себя на груди. А потом приходит день, и они спасают нас от холода, когда мы оказываемся по ту сторону окна, где мороз — это не только узор на стекле. Одной такой весне, которую я ношу на груди уже лошел девятый год, а она все еще меня греет. Представь теперь, среди этой зимы, две весны, которые, как два луга, соприкасаются ароматами. Вот, что нам нужно вместо теплого плаща…»

Когда птица закончила свой рассказ, я, вынужденный прятаться, без весны в душе, почувствовал страшное одиночество, и единственное, что проливало какой-то свет на мои воспоминания, была наша общая с Никоном Севастом молодость. Чудесный свет, подумал я, и в этот момент Никон взял птицу и ножом отсек ей язык. Потом подошел к «Хазарскому словарю» Аврама Бранковича и стал бросать в огонь страницу за страницей. Все до одной, включая последнюю, на которой рукой кира Аврама было написано «Сказание об Адаме, брате Христа»: