Хеб с ветчиной

— Хороший кусок говна, — добавил отец. В палату вошла мать с цветами в вазе.

— Вот. Я поставлю их на столе возле окна.

— Замечательный букет, Кэтти. Мать села.

— Нечего рассиживаться, — сказал отец.

Дядя Бэн запустил руку под матрац и достал пачку сигарет. Он вытянул одну, зажег спичку, прикурил и глубоко затянулся.

— Тебе же не разрешают курить, — заговорил отец. — Я знаю, где ты берешь сигареты. Твои шмары приносят их тебе. Ну что ж, я скажу докторам, и больше ни одна блядь не проникнет сюда!

— Кончай пороть чушь, — ответил дядя.

— У меня есть желание выдрать эту сигарету у тебя изо рта вместе с губами! — продолжал злиться отец.

— У тебя никогда не было приличных желаний, — усмехнулся дядя.

— Бэн, — вмешалась мать, — ты не должен курить. Это убьет тебя.

— Я прожил хорошую жизнь, — ответил дядя.

— Ничего хорошего не было в твоей жизни, — не унимался отец. — Врал, занимал деньги, блядовал и пил. Ты не работал ни одного дня в своей жизни и теперь подыхаешь в 24 года!

— Это было весело, — сказал дядя и вновь крепко затянулся.

— Пошли отсюда, — сказал отец, поднимаясь. — Он сумасшедший! За ним встала мать. Затем я.

— Прощай, Кэтти, — сказал дядя. — И ты, Генри, прощай, — он взглядом показал, к какому Генри обращается.

Мы проследовали за отцом через холл санатория и вышли на стоянку к нашему «форду». Машина завелась, и мы стали спускаться вниз по извилистой горной дороге.

— Нужно было посидеть подольше, — сказала мать.

— Ты что не знаешь, что туберкулез заразен? — спросил отец.

— Я думаю, дядя хороший, — сказал я.

— Это болезнь делает его похожим на хорошего человека, — сказал отец. — К тому же, кроме туберкулеза, он подхватил еще много всякой заразы.

— Какой заразы? — заинтересовался я.

— Тебе еще рано знать, — ответил отец.

Он лихо вел машину вниз по извилистой горной дороге, пока я думал над его словами.

4

И снова было воскресенье, и мы ехали в нашем «форде» в поисках дяди Джона.

— У него совсем нет честолюбия, — говорил отец. — Я никогда не видел, чтобы он поднял свою дурацкую голову и прямо посмотрел людям в глаза.

— Мне не нравится, что он жует табак, — отвечала мать. — Жует и сплевывает куда попало.

— Если бы таких, как он, было большинство, эту страну уже давно завоевали бы китаезы, а нас всех превратили бы в прачек…

— Просто Джон не имел шанса, — продолжала мать. — Он слишком рано ушел из дома. Ты-то, по крайней мере, закончил школу.

— Колледж, — поправил отец.

— Где? — удивилась мать.

— В университете Индианы.

— Джон говорил, что ты закончил только школу.

— Это Джон закончил только школу. Поэтому он и подстригает траву.

— А дядю Джона я тоже увижу? — спросил я.

— Сначала посмотрим, удастся ли нам отыскать твоего дядю Джона, — ответил отец.

— А китаезы, правда, хотят завоевать нашу страну? — задал я второй вопрос.

— Эти желтые черти уже несколько веков ждут удобного момента. Единственное, что их удерживает — это драка с япошками.

— А кто лучше дерется, китаезы или япошки?

— Япошки. Но китаезов больше, вот в чем проблема. Когда ты убиваешь одного, он раскалывается пополам и получается два живых китаезы.

— А почему у них желтая кожа?

— Потому что вместо воды они пьют свои ссаки.

— Папочка, не говори мальчику такие вещи!

— Тогда скажи ему, чтобы не задавал столько вопросов.

Мы ехали дальше сквозь теплый лос-анджелесский день. На матери было одно из ее выходных платьев и фантастическая шляпка. Когда она надевала такой наряд, то всегда старалась сидеть очень прямо и сильно вытягивала шею.

— Хорошо бы мы имели чуть больше денег, тогда мы бы могли помочь Джону и его семье, — сказала мать.

— Я не виноват, что они не имеют даже ночного горшка, — отозвался отец.

— Папочка, Джон, как и ты, был на войне. Неужели он ничего не заслужил?

— Он даже звания не заслужил. А я вернулся старшим сержантом.

— Генри, но не могут же все твои братья быть такими, как ты.

— Они вообще никем не могут быть, черт бы их побрал! Все, что они могут, — это разбазаривать свою жизнь!

Мы проехали еще немного и остановились. Семья дяди Джона обитала в доме с маленьким двориком. По разбитому тротуару мы прошли к веранде, изрядно заросшей полынью, и отец вдавил кнопку звонка. Звонок не работал. Отец забарабанил в дверь,

— Открывайте! Полиция! — заорал он.

— Папочка, прекрати! — одернула его мать.

Спустя довольно продолжительное время послышались шаги, дверь сначала чуть приоткрылась и только потом распахнулась полностью. Мы увидели тетю Анну. Она была очень худая, щеки ввалились, под глазами мешки, темные и морщинистые.

— О, Генри… Катарина… входите, пожалуйста…

Голос ее был тоже слабый и тонкий.

Мы прошли за ней в дом. Скудная обстановка: кухонный уголок — стол и четыре стула; и две кровати. Мои родители расположились на стульях. Возле раковины копошились две девочки — Бэтси и Катерина (имена их я узнал позже), по очереди они соскребали арахисовое масло со стенок пустой банки.

— Мы только что отобедали, — сказала тетя Анна. Девочки держали по кусочку сухого хлеба с редкими пятнами арахисового масла и продолжали заглядывать в банку, в надежде выудить еще маслица большим кухонным ножом.