Хэда (др. изд.)

Рид, кажется, прав. Русские уйдут и вряд ли смогут вернуться. У них руки связаны войной и внутренней политикой. Мы должны сами взяться тут за дело. Авантюра Рида, объявившего себя консулом, до сих пор совершенно не касалась Варда. Сейчас он готов был взглянуть по-другому на деятельность самозваного консула. В самом деле, не надо ждать и тянуть время, надо перенять с рук на руки от уходившего Путятина все, что возможно. Опытный глаз Варда сразу видел, как быстро и умело можно продолжать дело, если возьмутся янки. Мы можем строить в Японии. Путятин подает пример. Для этого у нас есть все, а чего нет – будет. Мы не воинственная держава, и все наши силы пригодны для практической деятельности. А что смогут все эти молодцы адмирала, если снять с них военную форму? Явится ли у них предприимчивость без приказа? Ради выгоды, а не по присяге идти и умереть на войне за своего царя? Мы могли бы построить в Японии современный док. Пока у них тут ничего особенного, не винтовые корветы строятся.

Больше, чем верфь с тремя шхунами, на Варда, как и на коммодора Адамса, судя по газетам, произвели впечатление люди Путятина.

Сегодня матросы близ полозьев гигантских саней на пристроенных к стапелю площадках, ставили столбы, на которых, видимо, будут рычаги, которыми шхуна будет стронута вместе с полозьями и заскользит. Хорошая теплая погода.

На причал, где шла погрузка, пришел Мусин-Пушкин. Лейтенант Зеленой, разговаривая с ним, побледнел. Матросы столпились около них. Работа прекратилась.

– Что еще? – спросил Джон у юнкера.

– Погиб матрос.

– Кто погиб? – спрыгнув со шхуны, спросил Черный и поправил повязку на голове.

– Букреев умер.

– Боже мой! Боже мой! – приговаривал лейтенант.

– Где?

– Что же он в канун праздника...

– Шабаш, братцы...

– Что у них случилось? – спрашивали на шхуне.

– Переводчик говорит, матрос покончил жизнь самоубийством из-за японки.

– The problem of life! [49]– сказал Рид.

...Янка Берзинь, сидя на чурбане, рассказывал про гибель товарища и так разревелся, что не в силах сдержаться, стал хватать себя руками за лицо, как бы желая скрыть горе.

Матросы собрались вокруг. Время шло к обеду. Все занятия в лагере и на плацу прервались. Янку обступили земляки. Их было довольно много в команде: Лепа, Строд, Приеда, Мартынь, Лепинь – как называли их унтера. Мрачные и молчаливые, не мигая, смотрели они на Янку. В отличие от большинства своих товарищей, Берзинь был пылким и чувствительным, в своих порывах часто не владел собой. Зато хороший матрос, цепкий, легкий и верткий, мог кузнечить не хуже мастерового, шить. Первый из всех европейцев и американцев показал японцам, как доить корову. Недавно Ян Берзинь произведен в унтер-офицеры, а потом назначен на склад замещать заболевшего провиантмейстера.

При этом, когда надо, он надевал старый, почерневший парусинник и фартук и ходил работать в кузницу.

В новую должность Янка всегда являлся в начищенных до блеска сапогах, стал поопрятней одеваться, выкручивал усы, отрастив их побольше, не улыбался, его глубоко запавшие глаза строго смотрели на каждого являвшегося по делу.

На него жаловались, что скуп и рачителен к казенному добру, что за копейку и за всякую мелочь взыскивает и придирается.

– Какой формалист оказался наш Берзинь! – удивлялся Пушкин. Но в то же время все знали, что своего труда Янка не жалеет.

И вдруг всю его строгость как ветром сдуло, и перед товарищами сидел не бездушный формалист, а разбитый крем товарищ. Брови выстрижены ершом, усы лихо выкручены, а лицо в слезах.

– Они вместе с Букреевым деньги где-то прятали, и теперь, видно, деньги у него пропали, – идя в казарму, пояснял Мартыньш матросам.

– А ты его самого видел?

– Только что. Он вон за горой лежит... Там уж комиссия. Адмирал туда поехал. Нам велели уйти.

– Сапоги у него украли?

– Кто?

– Неизвестно. Маточкин его увидел. Васька был еще живой и ползал и не мог найти.

– Откуда он шел?

– От японки.

– А я ему давно говорил, что эту ягоду нельзя есть, – вмешался Иосида, – а он не слушал. Ягода ядовитая.

– Ты, наверное, и подвел? – спросил Строд с подозрением.

Японец с ненавистью посмотрел на матроса, но ничего не сказал. Все же Иосида жил в России и что-то понимал! В душе он благодарен, плохого на чужбине не видел.

– Васька пришел из Симода, – сказал Серега Граматеев, – он, видно, за ее отца боялся, ведь ночью приходила полиция, голову ему хотели рубить. Васька ночью перемахнул забор и ушел. Ночевал у нее и задержался. Шел домой, увидел ягоды, и хоть неспелые, а он наелся.

– У него уже прежде украли один сапог, – сказал Маслов, – и он на работу ходил в двух правых сапогах. А когда шел в Симода, я ему дал свои, чтобы не срамиться перед Америкой.

– А в каких же он пошел вчера?

– Он свои старые надевал. Он мои отдал, как вернулся на шхуне.

– Кто польстился на такое отрепье!

– В двух одинаковых сапогах и вора можно найти по следу, – сказал боцман Черный. – Надо всем смотреть на следы, братцы, – где бы ни были, куда бы ни шли – глядите под ноги.

– А что адмирал?

– А вот он, вернулся, подходит на вельботе.