Хейсар

– Убить меня… – криво усмехнулся король. – Руками Аттарков… Уточнять, как и почему Неддар пришел к такому выводу, старший отец рода Ракташ не стал – видимо, был наслышан о криках пытаемых, перебудивших весь город. Поэтому свел кустистые брови к переносице, пожевал губами, исчерченными старческими морщинами, вскинул голову, набрал в грудь побольше воздуха и злобно оскалился:

– Мои клинки – твои клинки, Лев…

Глава 37 Кром по прозвищу Меченый

Пятый день первой десятины

второго травника.

…Порыв ветра, ворвавшийся в окно-бойницу, качнул язычок пламени мерной свечи, пробежал по моему правому предплечью, подхватил огненно-рыжие волосы, разбросанные по подушке, и бросил их в лицо хозяйке.

Мэй смешно сморщила носик, шевельнула ресницами, нащупала мою руку, прижалась к ней щекой и сонно спросила:

– Не спишь?

– Неа…

– Зря…

Судя по голосу, она опять пребывала в благодушном настроении. И думала о чем угодно, но не о будущем разговоре со своим опекуном.

– Ворота открывали… – пытаясь заставить ее задуматься, угрюмо буркнул я. – В начале часа волка…

– И что? – лениво приоткрыв левый глаз, поинтересовалась она.

– А то, что Неддар Латирдан уже тут!

По губам Мэйнарии скользнула легкая улыбка:

– Кром, я отдала тебе свое Слово и поклялась в этом кровью рода! Неужели ты думаешь, что я нарушу ТАКУЮ клятву?

– Нет, не думаю. Просто…

– Тогда перестань забивать себе голову всякой ерундой… – перебила меня она, подвинулась ко мне поближе и ласково прикоснулась пальчиком к шраму на моей щеке. – Я – твоя, понял?

В последних словах и прикосновении было столько нежности, что с моих враз пересохших губ сорвалось совсем не то, что я собирался сказать:

– Я тебя люблю…

– Я – тоже… – ответила Мэй. Потом слегка покраснела и, зачем-то прикрыв глаза, тихонечко поинтересовалась: – Как ты себя чувствуешь?

Чувствовал я себя очень даже неплохо. Если не считать никуда не девшейся сухости во рту, постоянного голода, порядком надоевшей слабости и почти не прекращающегося зуда в заживающих ранах. Плечо почти не тянуло, ну а бедро начинало ныть только тогда, когда я вставал или ложился. Поэтому я с чистой совестью сказал, что хорошо.

Как оказалось, зря – услышав мой ответ, Мэй обиженно выпятила губу и горько вздохнула:

– То есть тебе совсем-совсем не холодно, да?

Я недоуменно нахмурил брови, заглянул ей в глаза, увидел в них искорки сдерживаемого смеха и понял, на что она намекает. В голове тут же помутилось, а сердце заколотилось так, как будто пыталось проломить грудную клетку.

– Холодно… Очень… – «зябко» поежился я. И сделал вид, что собираюсь закутаться в одеяло.

Мэй дернулась, приподнялась на локте, потом сообразила, что и я ее поддразниваю, и облегченно перевела дух:

– Ты меня напугал!

– Прости… – улыбнулся я. – Я пытался тебе подыграть!

– Не прощу! – перебила меня она, грозно нахмурилась и… юркнула ко мне под одеяло! Чтобы через мгновение, осторожно прижавшись к моему боку, испуганно спросить: – Так не больно?

Я отрицательно помотал головой и, дурея от собственной наглости, приобнял ее за плечи:

– Нет…

Она прижалась ко мне еще теснее, потерлась щекой о мою грудь и задумчиво уставилась мне в глаза:

– Знаешь, а ведь я, кажется, сошла с ума!

– Почему?

– Вот смотри: я – твоя половинка! То есть чувствую твою боль и твою радость, радуюсь, когда радуешься ты, расстраиваюсь, когда тебе плохо, и чувствую себя счастливой только рядом с тобой. Казалось бы, здорово, правда? Ан нет – всего этого мне МАЛО! Мне хочется стать тебе еще ближе – так, чтобы ты мог слышать мои мысли и чувствовать мои желания, а я, соответственно, могла слышать и ощущать твои… Представляешь?

Я представил и ужаснулся: если бы она действительно могла слышать мои мысли, то, наверное, сочла меня похотливым животным – я сгорал от жара ее тела и представлял ее обнаженной!

– Хочешь, скажу, о чем я сейчас думаю? – не дождавшись моего ответа, спросила она.

– Угу…

– О том, что ты был прав: когда любишь, чувствуешь не кончиками пальцев, а всем телом. Вот сейчас я бы, наверное, сошла с ума от счастья, если бы ощущала тебя не через ткань ночной рубашки, а ко… – она вдруг прервалась на полуслове, приподняла голову, посмотрела на меня расширенными зрачками и хрипло выдохнула: – А что мне, собственно, мешает это сделать? Ни-че-го!!!

Отодвинулась. Осторожно, чтобы не потревожить мои раны. Села. Торопливо стянула с себя рубашку. Тряхнула распущенными волосами и повернулась ко мне:

– Да, я сошла с ума! Но мне это нравится…

Минуты через две я понял, что с ума сошла не только Мэй – мой бок горел от жара ее груди и живота, левая рука, потеряв всякий стыд, ласкала ее плечи, спину и поясницу, а губы отрывались от ее губ только для того, чтобы мы могли перевести дух. Или заглянуть друг другу в глаза. Впрочем, промежутки между поцелуями становились все короче и короче, взгляды – все безумнее. И в какой-то момент, окончательно перестав соображать, я перевернул Мэй на спину и поцеловал ее в призывно торчащий розовый сосок.