Хелен

— Блейк, ты сам отлично знаешь. Тебе тридцать семь лет. Половину своей жизни ты женат на мне. У тебя есть право взбрыкнуть, посмотреть на сторону. Неужто я слепая и не вижу, сколько хорошеньких женщин шныряют по Сан-Вердо? Здесь ошиваются толпы красоток, по сравнению с которыми я выгляжу дурнушкой. Я прекрасно понимаю, что и ноги у меня тонкие, и грудь слишком мала, да и веснушки по всему телу рассеяны. Что, по-твоему, я в зеркало никогда не смотрюсь? Поэтому я не стала бы тебя винить…

— Замолчи! — поморщился я. — Нечего мне объяснять, за что ты стала или не стала бы меня обвинять. И не занимайся кишкоедством. Я тоже тебя знаю и видел тебя голой не раз и не два. Ты красивая и умная женщина…

— Но не такая красивая и умная, как она.

— Кто?

— Все тебе надо разжевывать. Эта… Хелен Пиласки!

— Господи, Клэр, ну что ты несешь? Женщина сидит в тюрьме, в ожидании суда за убийство. За убийство — понимаешь? Неужели ты не можешь вбить это в свою… башку?

— Ты хотел сказать — в тупую башку? Скажи уж, не бойся.

— Не кричи — детей разбудишь.

— Ну и черт с ними!

— Успокойся, Клэр, — взмолился я. — Возьми себя в руки.

Несколько раз сглотнув, она медленно, с расстановкой произнесла:

— Я ведь не одна это знаю, Блейк. Весь город только это и смакует: как Блейк Эддиман влюбился в дешевую потаскуху, развлекающуюся убийствами.

— Не говори так!

— Ага, проняло, — торжествующе улыбнулась Клэр, упиваясь своим достижением. — Не по нутру тебе, когда её называют дешевой потаскухой. Может, назвать её тогда — дорогой потаскухой? Как-никак, сам Джо Апполони её обхаживал. А потом — Фрэнк Каттлер. Она соблазнила его в бассейне и отымела прямо там, в раздевалке…

— Это ложь!

— Да, разумеется. Бессовестная ложь. Только, кроме тебя, все об этом знают.

— А тебе кто сказал?

— Сам Фрэнк и сказал. Время джентльменов и отважных рыцарей, защищающих дамскую честь, прошло, мой дорогой. Если, конечно, вообще было когда-нибудь. Похоже, теперь вы одерживаете победы лишь для того, чтобы похвастать о них другим женщинам. Да, это так?

— Мне не нравится, что ты говоришь!

— Разумеется. Я твоя жена, Блейк. Мне-то хвастать нечем. Но ты посмотри на себя. Помнишь, как старый Бриско, аризонский миллионер, скончался от сердечного приступа? Он ведь тоже тогда влюбился в эту проститутку… Спроси кого хочешь, если не веришь.

Вот именно тогда мне и пришло в голову, что я больше не способен жить с Клэр, что нашему браку, да и в какой-то мере нам самим — настал конец.

* * *

Когда Хелен вошла в комнату для свиданий, я встал; я всегда вставал при её появлении. И, опять же как всегда, надзирательница поинтересовалась, не стоит ли ей остаться при нашем разговоре.

— Нет, спасибо, — отказался я. — Я позову вас, если понадобится.

— Она — образцовая узница, мистер Эддиман, — сказала Красотка. — И замечательная женщина.

Она оставила нас вдвоем, и Хелен приблизилась ко мне. Она не шла, а словно парила. Свободно, легко, раскрепощенно. Лицо её светилось здоровым румянцем, словно она и не сидела взаперти в тюремной келье. Зачесанные назад волосы матово сияли. Я, должно быть, выглядел не столь бодрым и здоровым, потому что Хелен, смерив меня несколько встревоженным взглядом, спросила, спал ли я ночью.

— Нет, в последнее время я почти лишился сна, — брякнул я, взволнованный этим мимолетным проявлением сочувствия. Ведь прежде она в лучшем случае встречала меня с холодным безразличием.

— Зачем вы ввязались в эту историю, Блейк?

— Я не хочу это обсуждать.

— А теперь вам кажется, что вы меня любите.

— Я этого не говорил.

— Да… но это бросается в глаза. Вы изголодались по любви.

— Я не хочу это обсуждать, Хелен, — сказал я. — Но, если вы мне и вправду хоть чуточку небезразличны, то я тем более обязан вам помочь. Допустим, что будучи закоренелым эгоистом, я думаю только о себе. Тогда с вашей смертью мир для меня перестанет существовать.

— Блейк… О, бедный Блейк.

— Не смей меня жалеть, черт возьми! — взорвался я. — Себя лучше пожалей. Но что мне делать? Что мне говорить в суде? Чем больше я брыкаюсь, тем быстрее иду ко дну. Я поговорил с Джо Апполони…

— Занятная личность, — кивнула Хелен.

— Это все, что ты можешь сказать?

— А что мне говорить, Блейк?

— Откройся мне! — вскричал я. — Хоть что-то расскажи. Должен же я знать, на чем стою — на зыбучих песках или в трясине? Дай мне хоть какую-то зацепку!

— Какую, Блейк? — спокойно спросила она.

— Взять, к примеру, твою мать. Ведь за этой жалкой и тщедушной оболочкой таятся горести и беды всего человечества…

— Откуда вы это знаете, Блейк?

— Что именно?

— Что в ней таятся горести и беды всего человечества? Ведь даже участь её бедной и заброшенной дочки была этой женщине безразлична.

— И поэтому ты от неё отказалась?

— Блейк, выражайтесь корректнее. Я от неё вовсе не отказывалась. Вы спросили, её ли дочь перед ней стоит. Она это отрицала.

— Но она — твоя мать?

— Нет.