Хэлло, дорогая (СИ)

Буря длилась четыре дня. Все четыре дня я была его заложницей. Он ходил по моему дому, ел мою еду, пользовался моим телом и копил силы. Когда он это делал, то помногу кончал внутрь, но я не боялась. У меня не было беременностей после того аборта, и всё, что меня волновало — выживу я или нет. После близости он был разговорчив и любил, чтобы я легла ему на плечо или на грудь и слушала всё, что он скажет. Так и было. Он говорил, что чертовски устал, что не рождён для того, чтобы бегать от легавых, но никуда не деться — ему пришлось это сделать, иначе никак. И говорил, что мне даже повезло, потому что прожить четыре дня с ним — это лучше, чем прожить всю жизнь с таким сопляком и ублюдком, как Норм. Так он выражался. И что он, если повезёт, сделает мне какой-нибудь подарок на Рождество, потому что я ему помогла. Крепко помогла. Я не помнила даже себя в такие моменты от страха и от всего, что было у меня на душе. Но тогда я расплакалась, и что удивительно, Констанс, этот страшный человек меня утешал. У него были огромные руки, мозолистые, с грубыми пальцами. Он как мог нежно взял в них моё лицо и что-то говорил, пока я не успокоилась. Я плакала, потому что боялась, что он меня убьёт, и потому, что моя жизнь изменилась навсегда. В ту ночь он сделал это со мной в последний раз, но долго. Затем притянул к себе и сказал, что, если я донесу об этом копам, они обвинят меня в соучастии двойному убийству, и что лучше бы мне держать рот на замке. А если я буду молчать, он вернётся, и у меня всё будет хорошо. Даже лучше прежнего.

Так он сказал, а потом ушёл той же ночью, когда я спала. Я даже не почувствовала, как он вывернулся из моих рук и исчез. Всё, что оставил после себя — крест, который носил на шее. Вложил мне в руку, может быть, на память. Я думала сначала выкинуть, но не смогла. Я его долго прятала в сумочке. Честно сказать, не знаю, почему, но долгие годы боялась с ним расстаться, даже когда Клайва давно не стало. Потом полезла однажды в кармашек и поняла, что его нет: наверное, выронила, когда полезла за кошельком или платком. Ну да было уже поздно. Я его потеряла.

5

Я сделала так, как велел Клайв. Он и правда казался несообразительным громилой, но в нём было с горсткой дьявольской хитрости. Он узнал у меня, когда я была разговорчива одной ночью, что мы с Норманом должны были поехать в домик моей матери в Хэмпстеде и устроить там всё на Рождество, но не стали: поднялась непогода, а домик был почти в глуши. Сейчас-то он уже нам не принадлежит, Тереза давно его продала, я не препятствовала. Но на следующий день, когда Клайв исчез, я послушалась его, потому что не хотела стать соучастницей двойного убийства, хотя и пальцем никого не тронула. Он здорово меня тогда напугал, понимаешь. Да и больше чем полицейских я боялась соседей, которые зададутся вопросом, почему погибли мужчины, а я — нет. Почему убийца пощадил меня. И главное — почему я сразу не вызвала полицию, а пробыла в доме с трупами несколько дней.

И вот я тем же утром завела машину Норма — она стояла в гараже, по счастью, и никто из соседей её не видел — и очень тихо уехала. До того я убралась дома, уничтожив все следы своего пребывания. Мне тогда помог Господь выбраться из заснеженного города, не иначе. Увязни я в сугробе, и это был бы конец. Но я добралась до материнского загородного коттеджа и быстро навела порядок. Соседи жили далеко от нас: в то время года мало кто вообще уехал бы в такую глушь. Я же провела там ещё неделю прежде, чем мне позвонила Тереза. Голос у неё был надсадным, точно она плакала, и она впрямь разрыдалась, когда я ей ответила по телефону.

Тереза сказала, что не надеялась услышать меня живой, потому что — о Господи — мои соседи, будь они неладны, заметили странный душок из-под двери. Это был трупный запах. Они донесли об этом полицейским, те вскрыли дом и подвал, где нашли Джонни и Нормана.

Вернее, то, что от них осталось. И что не поели крысы.

Я была сама не своя в те дни. Десятки знакомых выражали мне своё соболезнование. Мать Джонни рыдала на его гробе, пришлось отпаивать её успокоительным прямо на похоронах. Тереза, кроме полицейских, была единственной, кто допытывался, что же случилось, но я никому ничего не рассказывала. Я страшно боялась за свою репутацию. За своё честное, доброе имя. Они узнают, что я легла с убийцей моего мужа, даже насильно — и что тогда? Моя жизнь будет разрушена. Я не могла этого допустить.

Я стала вдовой, переехала из этого города в другой: в том доме больше не могла находиться. Я поселилась недалеко от Смирны, от сестры, в Мысе Мэй, на берегу океана. Чудесный городок возле маяка. Там и родился Хэл.