"Вообще-то, они сами виноваты, - бормотал я себе, набирая высоту, они ни за что в жизни не отпустили бы меня с объекта, не построй я им эту чертову куклу. И Кох-старший сам виноват - нечего было цепляться ко мне со своими дурацкими замечаниями. И к тому же, какого черта я тратил нервы во Вьетнаме? И, кстати, почему меня не отпустили в Корею, я ведь так хотел!"
Я был сильно взвинчен, но решил не огорчаться по пустякам, тем более, что впереди уже виднелась трава - я подлетал к южной границе пустыни Смоки.
Я посадил вертолет у въезда в первый попавшийся городок. Трансконтинентальное шоссе рассекало его на две одинаковые в скуке и серости части. Над домами дрожало зарево, на улицах было пустынно, без всяких признаков жителей города, которые, наверняка, поголовно заняты потреблением холодного пива. Пейзаж дополнял огромный щит с надписью "Добро пожаловать в Уорм-Спрингс! Славный Уорм-Спрингс!" Признаться, за час пребывания в этой дыре я не нашел в ней ровным счетом ничего славного. В пустой закусочной бутерброды были какие-то пресные, виски не в меру теплый, да и хозяин попался чересчур общительный.
- Вы, никак, большая шишка? - осведомился он, с назойливым интересом оглядывая меня с ног до головы.
- Да, здоровенная, - небрежно бросил я.
- Тогда, может, вы скажете, что заглушило утром телевизор?
- Скажу, - ответил я. - Это вторжение.
- Да ну? - ужаснулся хозяин. - И что же теперь?
- Посмотрим. Ситуация критическая.
- А что, разве тяжело справиться с какими-то краснорожими марсианами?
- С марсианами справились бы, но это не марсиане.
- А кто же это?
- Я.
Я купил у владельца местной автомастерской подержанный "бьюик" и, оставив хозяина закусочной в тягостном недоумении, покинул Уорм-Спрингс. Через несколько часов там уже были армейские кордоны, суетливая национальная гвардия и хмурые фэбээровцы. Пока они соображали, что к чему, пока они разбирались, кого искать, я успел пересечь границу штата. "Бьюик" оказался неплохой машиной, и с каждым часом я удалялся от несчастного объекта на сто с лишним миль.
Было уже темно, когда на обочине я разглядел неподвижный "форд". Присев рядом с ним на корточки, курила женщина. Больше я не разглядел ничего, так как пронесся мимо нее маленьким торнадо. Через несколько секунд я понял, что не мешало бы вернуться, очень не мешало бы вернуться. И я вернулся.
Ее звали Джин. Меня - Рекс, Тайри Рекс.
У нее была холодная кожа, славная холодная кожа, такая же, как и у всех нас. Свой первый рок-н-ролл мы танцевали на просторном заднем сидении ее "форда" той же ночью. Я скрывался от ФБР, Джин от своего мужа. И мы решили поиграть в прятки вместе. Уютный "Хилтон-отель" в Финиксе прекрасное место для наших танцев и замечательное укрытие от симпатичных людей в бежевых плащах, которые ищут некоего Фарвуда, свидетеля и, предположительно, главного виновника Невадской катастрофы. У каждого из них есть жетон агента ФБР, автоматический пистолет и желание пристрелить Фарвуда при первой же встрече. Рано или поздно кому-то из нас не повезет.
Удивительно быстро юркнул в прошлое август; солнце промчалось галопом через точку осеннего равноденствия; красное и желтое заменили в привычной палитре зелень нашего лета. Каждая ночь была длиннее предыдущей, каждый новый дождь все дольше, все злее и злее стучался в наше окно, все меньше и меньше отделяло нас с Джин от расставания. Это ощущение, сперва прозрачное и зыбкое, постепенно обретало четкую структуру, твердело, оформлялось в жестах, словах. Я получил передышку, я был взведен, как хорошая часовая пружина, я был готов сменить шкуру на кожу - и холодная октябрьская ночь окончательно доказала мне это.
В то утро я проснулся и почувствовал, что вымираю. Ужас вымирания был заложен в нас еще тогда, когда первый ящер, сопя и отфыркиваясь, вылез на берег мезозойского моря, и, смакуя сладость чистого воздуха, сам того не желая, осознавал себя как нечто, отдельное от окружающего мира. Вначале были восторг и удовлетворение. Были игра солнца и волн, был хруст вкусных моллюсков, было ожидание встречи с себе подобными - как много они расскажут друг другу! Но солнце постепенно тянулось к горизонту, и вечерний ветер донес запах мертвых хвощей и гниющих папоротников. И ящер, привычный к соленой свежести морской воды и счастливому бездумью, помрачнел, поднял голову и заревел, обращаясь к далекому лесу. Был канун Хэллоуина, стомиллионный год до Рождества Христова.
Тогда-то я и построил Машинку.
На кладбище динозавров гулял ветер, песок шуршал среди костей и зеленые ящерки прятались в пустых глазницах. А древние хвощи и папоротники медленно превращались в уголь. Им на смену шли голосеменные, то есть елки, на елках сидели белки и занимались черт знает чем, а потом прибежали волки, они гонялись за зайцами, зайцы верещали, а волки скулили - было очень смешно, и утром я рассмеялся, беззаботно и громко, как в детстве.
- Сегодня будет славный день, - сказал я Джин за завтраком.
- Возможно, но, боюсь, ты проведешь его без меня, - мрачно ответила она, ковыряясь в омлете.