Хэллоуин

Но мне никто не ответил.

Они – ОНИ – все так же стоят с ухмылками на серых лицах и таращатся пустыми черными провалами глаз. И все молчат. Мои нервы не выдержали:

– Пожалуйста, ради всего святого! Куда идет этот автобус?! Прошу вас!

– Шла Саша по шоссе, – объявил водитель в микрофон. – Приготовься: сейчас будет остановка.

И тут в голове у меня что-то щелкнуло. Я поняла. Узнала запах кладбищенской земли. И вспомнила все, что так долго и старательно забывала.

– Нет, пожалуйста!

Завыв, бросилась к дверям, к выходу из автобуса.

– Остановите, я не хочу!

Рыдая, стучу в двери. Больше нет сил притворяться, что ничего не помню. Раскрашивать кровавые картинки в голове в какие-то другие цвета. Делать вид, что старая детская скороговорка прицепилась ко мне случайно.

– Это ошибка. Я не виновата. Я была слишком расстроена. Пустите! Разве вас никогда не бросали любимые?! – кричу я. Плача, царапаю двери, стараюсь отодрать их друг от друга, расцепить слитые воедино железные половины – все напрасно. Только зря обломала ногти и ободрала кожу на руках.

Автобус с ревом мчится сквозь багровую мглу, его трясет и подбрасывает, из бушующего пространства вокруг несутся вопли, стоны и смех, и грязным дождем сочится кровь и боль…

– Откройте!

Автобус дернулся и, наконец, притормозил.

– Шла Саша по шоссе… Желтая куртка, розовый рюкзачок. Жизнь кончена… Потому что Олег ушел от меня. Таня утешает как может. С Нового года у нее осталась бутылка шампанского. Я и выпила-то всего пару бокалов. Вечером дороги всегда пустые. К тому же дождь. Кто ходит по вечерней дороге в дождь?!

Саша. Она шла по шоссе… И ее мама. Они опоздали на автобус, ездили в больницу навещать деда. У девчонки нет отца. От шампанского всегда голова кружится и слегка клонит в сон. Поздно. Я не заметила ее…

Она взлетела над дорогой, как скомканная упаковка фастфуда. Которые вышвыривают из окон грузовиков дальнобойщики. Раздался сочный хруст. Жирное красное пятно растеклось по стеклу; струи крови безобразно растопырились во все стороны пятернями утопающего, щупальцами раздавленного осьминога. Школьная сумка и державшая ее рука отлетели в разные стороны. У ее матери такое глупое лицо. Она удивленно открыла рот. Тетка ничего не поняла, не успела испугаться. Да. Шла Саша по шоссе. Но больше идти не будет.

Водитель остановил автобус.

Все стихло. Двери распахнулись. Снаружи, в черной пустоте, где все еще идет дождь, стоит на залитом кровью асфальте девочка Саша.

Маленькое лицо, разорванное пополам, застенчиво улыбается. Левый глаз со странным бордовым белком, словно гигантская ягода брусники, доброжелательно смотрит в мою сторону растекшейся кляксой зрачка. Другой глаз вытек, и лаковая корочка закрывает ямку в том месте, где он должен быть. Одной рукой Саша держит забрызганный кровью рюкзачок, другой – сиротски придерживает влажный комочек кишок, выпирающих из распоротого живота.

– Хочешь знать, куда я шла? – спросила Саша.

Со светлых волос на лоб капает кровь.

– Нет! – Я зажмуриваю глаза, чтобы не смотреть на чудовище, которое сама сотворила из семилетнего ребенка. – Нет. Я только хочу знать… куда идет этот автобус.

– Маршрут выходного дня, – вмешался в разговор водитель.

– Не понимаю.

Хочется упасть и потерять сознание. Но что-то подсказывает: не получится. Память создает самые жуткие кошмары – от которых нельзя проснуться.

– А что тут понимать, девушка? – тусклым голосом говорит водитель. – Каждый год тридцать первого октября мы с друзьями получаем свободу. Ненадолго. Выходим из могил. Надо же восстановить справедливость. Даже самые ужасные грешники имеют право заслужить прощение. Месть – работенка грязная, но что поделаешь? Надо! Правда, среди нас, в основном, одни отморозки. Так что многие даже получают удовольствие.

Водитель оглядывается и подмигивает мне. При этом часть лица съезжает с его головы и расползается – как нейлоновые чулки, которые дают стрелки, если зацепить их чем-то острым.