Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь

Он сгреб Евдокиину ладошку и прижал к груди, сам же причудливым образом изогнулся, вывернул голову, силясь показать, как его новая знакомая смотрит.

Аполлон старательно пучил глаза и хлопал ресницами.

— Я поняла, — Евдокия руку попыталась вырвать, но хватка у Аполлона была мертвой.

— А еще она дышить! — произнес он и старательно засопел. Судя по всему, бедная панночка, очарованная неземным Аполлона образом, страдала отдышкой. — И сопить. Со смыслом.

Сопение со смыслом, вне всяких сомнений, было серьезнейшим аргументом в пользу Аполлоновой версии.

— Намедни пришла в комнату, принесла пахлавы медовой… и еще петушка на палочке. Я ж петушков страсть как люблю… а потом и говорит, дескать, у вас, Аполлон, губы в меду, сладкие… так оно и понятно, что в меду, после пахлавы…

Он, выпустив-таки Евдокиину ладонь, потрогал нижнюю оттопыренную губу, убеждаясь, что более нет на ней меда.

— И лезет с платочком. Я-то подумал, что вытереть хочет… маменька мне всегда губы вытирает, чтобы аккуратным ходил, а эта… — он потупиля и густо покраснел. — Поцеловала…

— А ты?

— А я… я сбег. Мне маменька говорила, чтоб, если вдруг такая оказия приключится, чтоб бег… и я ночь на вокзале сидел. На вокзале холодно. И еще тетки пирожки продавали, я попросил одного, а оне — денег… откуда ж у меня деньги-то? Пирожки-то черствыя, вчерашние… я, когда торговать стали, так и сказал всем, мол, дрянные у них пирожки! Я ж сам видел, как грели и маслом мазали, будто бы только-только жареные. Ложь все! А они драться…

Аполлон дернул подранный ворот рубахи.

— Насилу сбег!

— Меня-то как нашел?

— Так это… у Брунечки в Гданьске дом есть. Она меня на воды привезла. Для вдохновения. Ее покойный супружник очень водами вдохновлялся. А в парк мы давече гулять ходили. Меня Брунечка в свет выводила… я ж поэт… и я новый стих написал. Хочешь послушать?

Евдокия покачала головой.

Смотрела она отнюдь не на Аполлона, который встал и грудь расправил, кое-как одернув подранную рубаху, он снял с плеча паутинку и произнес:

— Я сижу на пляжу! И на бабу гляжу!

— Молодец, — ответила Евдокия.

В настоящий момент ее куда больше занимала панночка Белопольска и Лихослав, без всякого стеснения ее разглядывавший. Тоже о Серых землях рассказывать станет? Или воздержится? Шляхетным панночкам, даже таким, как эта, про Серые земли слушать непристойно.

У шляхетных панночек нервы.

— И Брунечка говорит, что у меня талант! Что мне делать, Дуся?

Сложный вопрос. Евдокия вот сама не знала, что ей делать… и повернувшись к Аполлону, спросила:

— Аполлон… скажи… а она тебе нравится?

Он зарозовелся и, смутившись, сказал:

— Она хорошая… у нее цельный дом есть, свой. Красивый… с коврами красными. И еще статуями, она говорит, что и с меня статую сваяют, но опосля, когда я известным стану… буду варваром. А я варваром быть не хочу!

— А кем хочешь?

…Лихослав о чем-то мило беседовал с панночкой Белопольской, и та хихикала, стреляла глазками, прижимала руки к груди…

— Принцем, — шепотом признался Аполлон. — Или королевичем.

— Королевич у нас уже имеется…

…стоит в стороне, наблюдая за Лихославом. И взгляд-то внимательный, задумчивый такой взгляд…

— И что? — наличие королевича Аполлона ничуть не смутило. — Я же ж лучше! Он вон, мелкий какой, плюгавый, а я…

Он расправил плечи и кулаком себя в грудь ударил.

— Я так и сказал, что буду королевичем… а она сказала, что я ничего в художественной концепции не смыслю… но все равно хорошая… и у нее кухарка такие пироги печет! С грибами! А еше с луком зеленым… и с капустою… с капустою лучше всего…

Аполлон вздохнул и, взяв Евдокию за руку, спросил:

— Что мне делать?

— Жениться, — Евдокия заставила себя не смотреть.

В конце концов, ничего еще не решено… и Лихослав не просил ее замуж выходить… а если и попросит, то…

— Жениться? — Аполлон поскреб расцарапанную шею. Подобная мысль, похоже, в голову ему не приходила. И ошарашенный ее новизной, Аполлон силился охватить ее всецело.

— Так и скажи, когда она станет тебя домогаться. Сначала в храм, а потом и остальное, чтобы по-честному.

Аполлон задумался. Думал он медленно, но основательно, от напряжения, видать, шевелились крупные розоватые уши, ходила нижняя челюсть, а длинные Аполлоновы ресницы подрагивали. И Евдокия не без интереса наблюдала, как хмурое обреченное выражение исчезает с лица будущей знаменитости, которую несомненно воплотят в камне, не то в образе варвара, не то — королевича…

— Жениться, — повторил Аполлон решительно. — И женюсь! Брунечка добрая, она мне собаку купит…

Он поднялся, отвесил Евдокии земной поклон, мазнув ладонью по примятой траве, и шагнул в кусты, которые печально затрещали. Аполлон исчез, оставив на скамеечке расшитый платок и бусину…

Мазена Радомил держалась с равнодушной отстраненностью человека, который точно знает, что пришелся не ко двору, однако же отступать не намерен. Более того, ему совершенно все равно, что о нем подумают люди иные.

— Поздравляю с чудесным излечением, — первой к Мазене подошла Ядзита и, опустившись на скамеечку, которые по случаю пикника были украшены веточками остролиста.

— Никакого чуда, — ответила Мазена.