Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь

Глаза прикрыл.

И стоял так несколько мгновений, губу капризно оттопырив. Ведьмак же нахмурился и сказал что-то, от слов его Себастьян только плечиком дернул… а потом повернулся спиной…

…багряный плащ Аврелия Яковлевича лег на траву. Ведьмак закатал рукава рубашки… чем дальше, тем больше он хмурился. И пальцы разминал… и выплетал что-то…

…неужели все-таки приворот?

Гавел снимал, сетуя, что кристалла его камеры хватит едва ли на полсотни снимков… а время иссякает…

Ненаследный князь наклонился над фонтаном, Аврелий Яковлевич подошел сзади и нежно провел ладонью по широкой Себастьяновой спине. Что-то сказал… все ж таки жаль, что звука нет… и в следующую секунду вцепился любовнику в шею мертвою хваткой. Себастьян попытался вырваться, но сил его явно не хватало на то, чтобы с ведьмаком справиться.

Гавел замер.

А вдруг убьет?

Из ревности? Прознавши, что Себастьян в Цветочный павильон заглядывал… и точно, Аврелий Яковлевич, явно ругнувшись, макнул ненаследного князя в фонтан.

И голову под водою держал долго.

Себастьян слабо сопротивлялся, пуская пузыри…

…на помощь звать?

Гавел нашарил свисток… заметят… и выгонят, дознавшись, чем он в Гданьском парке промышляет… и по-хорошему, что бы ни происходило, он, Гавел, должен оставаться беспристрастным наблюдателем, но…

…вдруг да насмерть утопит?

И решившись, Гавел поднес свисток к губам, но тут ведьмак жертву выпустил, позвляя сделать вдох. А после вновь в фонтан макнул…

…не утопит.

Хоть изревновался, а головы не потерял… и Гавел, свисток отложив, взялся за камеру. Душу грела мысль, что счет его в банке после нынешней ночи, несомненно, пополнится… и купит он подарок молочнице… новые крынки, заговоренные, чтобы молоко ее не кисло… а еще гребень в волосы, высокий, резной и с янтарем… красиво будет…

Ненаследный князь тем временем обмяк, но Аврелий Яковлевич с прежним упорством макал его в фонтан. После, видать, притомился и, вытащив старшего актора за шкирку, швырнул его на траву. Обошел. Пнул носком лакового штиблета, заботливо защищенного новомодною галошей из черного каучука… а когда Себастьян не пошевелился, то присел рядом.

Сказал… что сказал — не разобрать…

Пощечину отвесил… и со вздохом тяжким, верно, уже раскаиваясь в собственной жестокости, по щеке погладил… по имени позвал, видать,… и себя за бороду дернул.

Наклонился к самой груди…

…и к губам припал. В это самое мгновенье заряд амулета иссяк, и темный полог скрыл, что Себастьяна, трогательно-беззащитного в своей наготе, что Аврелия Яковлевича…

И Гавел, тяжко вздохнув, зачехлил камеру.

Уходил он по собственному следу ползком, нимало не сожалея о промоченых росой штанах…

Огоньки плясали.

Свили гнездо в груди Себастьяна, аккурат под самым сердцем, и еще одно — в желудке.

Огоньки жглись. И раскаляли кровь, выжигая отраву… и было неприятно. Спина чесалась, а в горле клокотало…

— Дыши, твою ж мать за ногу…

Себастьян и рад бы вдохнуть, но огоньки растреклятые комом в горле стали.

— От же ж… на мою-то голову… чтоб тебя…

На грудь навалилась тяжесть немалая, выталкивая воду… и огоньки… какие огоньки?

Чтоб их… и за ногу…

Прокуренные темные пальцы в рот полезли, раздвинули губы. Пропахший табаком воздух проталкивали в легкие, заставляя дышать.

И выталкивали.

Разе на третьем Себастьян закашлялся и глаза открыл.

— Что… — над ним, заслоняя куцую луну, нависал Аврелий Яковлевич. Всклоченный и донельзя злой. — Что это вы… делаете?

Горло саднило, в груди клекотало, а изо рта текла гнилая темная водица.

Аврелий Яковлевич отер губы ладонью.

— Дышать тебя заставляю, Себастьянушка, — ответил он, поднимаясь. И тяжесть, давившая уже не на грудь — на живот, исчезла вместе с ним.

— Как-то вы… странно это делаете.

— А как умею, так и делаю…

Ведьмак сел у фонтана, вытянув ноги, провел ладонью по зеленой, влажной траве и мокрою рукой лицо отер.

— Знаете, — Себастьяну удалось перевернуться на живот. — Вы только обиды не держите, но… вам бы пудика два весу сбросить…

— Это тебе бы пудика два наесть, — беззлобно ответил Аврелий Яковлевич. — А то на этаких костях и сидеть-то несподручно.

Себастьян хотел было сказать, что кости его ему душевно близки и для сидения не предназначены, но промолчал. Жар в животе исчез. И огоньки. Огоньков было жаль. Некоторое время Себастьян просто лежал, с немалым интересом разглядывая острые травиночки.

— Чем меня? — он поднял взгляд на ведьмака, который так и сидел, прислонившись к фонтану, ладонью нос зажимая. Кровь катилась из-под пальцев, впитываясь в белый рукав рубахи.

— Бурштыновые слезки… мертвый янтарь.

— Дорогая пакость, — оценил Себастьян, перевернувшись на спину.

Небо было высоким, и звезды высыпали густо, ярко. Разливались соловьи… комарье звенело над ухом, и жить было хорошо… приятно было жить…

Дышать вот.