Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки

– Фто это было? – спросил он отнюдь не любезным тоном.

– Дядечка… п-подарил… – Себастьян прижался к стене, не спуская взгляда с королевича.

Тот же медленно, недоверчиво ощупывал распухшие губы, которые медленно наливались нездоровым багрянцем.

…вот спасибо, Аврелий Яковлевич, за заботу, только предупредить мог бы!

– К-кулончик, – слегка заикаясь, Себастьян вытащил из-под длинной рубашки вышеупомянутый кулончик, – н-на всякий случай.

Матеуш издал долгий, протяжный звук, от которого Себастьяново сердце оборвалось.

– Чтоб не с-соблазнил никто… д-до свадьбы.

Его высочество, продолжая ощупывать губы, кивнули.

До свадьбы, значит.

Он не был зол, скорее несколько раздражен и удивлен; но удивление это в новообретенной жизни, которая продолжалась, несмотря на люстру, было чем-то вполне себе естественным.

А Матеушу казалось, что он разучился удивляться.

…и смеяться… тем паче если над собой… а ведь и вправду смешно… соблазнитель… губы онемели, распухли и цвета стали уже не красного – пурпурного.

Королевского весьма.

И он, тряхнув головой – жест этот никак не увязывался с венценосным образом, а потому вытравливался воспитателями с особым тщанием, как и привычка грызть ногти, – рассмеялся. Громко.

Неприлично.

И долго. Гортанный некрасивый смех его, который многочисленным гувернерам так и не удалось облагородить, был слышен далеко за пределами комнаты. Но Матеушу впервые было наплевать.

Он живой.

И жизнь прекрасна, даже когда губы на пол-лица расползлись. Тиана же, опустившись на шелка и кружево, вцепилась в одеяло, натянула по самый нос и из-за этой ненадежной преграды внимательно наблюдала за королем.

– А… а шоколад очень вкусный, – сказала она, когда Матеуш отсмеялся. – К губам надо медень прижать. Меня как-то пчела укусила… у дядечки ульи стоят, медок собственный дюже хороший, но пчелы злющие, что выдры! И я пейзажу писала, а она как подлетит! Как в губу вцепится! Та и распухла… вот мне стряпуха подсказала медня приложить, чтоб спухлость прошла… и прошла…

Звенел голосок панночки Белопольской, которая, конечно, не особо умна, но прелесть, что за дурочка… и птицы за окошком пели…

…и розами пахло.

И лето горело во всей его летней красе…

Как бы там ни было, но Цветочный павильон его высочество покинули пусть и с распухшими губами, но в настроении великолепнейшем.

До свадьбы, значит?

Будет ей свадьба… вот сразу после конкурса и будет…

…терпение не относилось к достоинствам Матеуша.

Глава 4, где повествуется о родственной любви, которая в иных обстоятельствах мало от ненависти отличается

Боги даруют нам родственников; друзей, слава богу, мы выбираем сами.

Из откровений Себастьяна Вевельского, сделанных им в минуты душевного подъема

Лихо вернулся за полночь.

И ни слова не сказал, но сгреб Евдокию, уткнулся холодным носом в шею, да так и замер. Стоял мокрый, взъерошенный… и пахло от него вином.

– Лихо…

– Все хорошо. – Он все же заговорил. – Все хорошо, Ева… он к тебе больше и близко не подойдет…

– Не подойдет, – согласилась она просто потому, что сейчас чувствовала: надо было соглашаться.

И пряди мокрые разбирать. И рубашку стянуть, которая прилипла к коже, а кожа эта побелела… придумал тоже – среди ночи купаться… или топиться?

– Не подойдет…

– Конечно, а если подойдет, то я его… канделябром, – сказала и не выдержала, рассмеялась. – Я подумала, что насмерть… представляешь, если бы и вправду насмерть? Не то чтобы сильно жаль, но ведь судили бы… и на виселицу.

– Женщин не вешают.

– Тогда что?

– За непредумышленное убийство? – Лихо переспросил и нахмурился, словно и вправду раздумывая, что грозило бы Евдокии, окажись голова старшего актора не такой прочной. – Сослали бы в приграничье, на поселение…

– Ну приграничье всяк лучше плахи.

Он не злился. И не собирался Евдокию обвинять. И конечно, она-то ни в чем не виновата, но… неприятно.

– Я бы не позволил тебя обидеть…

А глаза уже не синие, желтизной отливают волчьей… не глаза – злотни новенькой чеканки.

– Лихо…

– Все хорошо, – повторил он, улыбаясь какой-то на редкость беспомощной растерянною улыбкой. – На самом деле все хорошо…

Ложь.

Но не в том, что случилось недавно, потому как происшествие это было несуразицей, глупостью, и Лихо понимает, иначе не пришел бы.

Позволил себя уложить.

И Евдокия рядом легла, голову на плече пристроила.

– Рассказывай, – велела, хотя и не думала, что он подчинится.

Но Лихо, коснувшись губами макушки, заговорил:

– Мы с Себастьяном ладили. С остальными сложно… нет, я люблю всех своих братьев и сестер тоже, но… с ними было не так. Велеслав вечно жаловался… Яцек – чуть что, так и в слезы… прочие – вообще малышня… а Бес – он веселый…

– Погоди. – Евдокия отстранилась. – Он твой… брат?

– Старший, – кивнул Лихослав.

– То есть ты… князь Вевельский?

– Буду когда-нибудь. Но да, а что?

– Ничего.

Но локтем в бок толкнула, вымещая раздражение.