Хендерсон – король дождя

Я спустился в свой подвал, взял поблескивающую канифольной пыльцой скрипку и под флюоресцентной лампой начал повторять упражнения Шевчика. О Господи, Судия всеблагий и всевышний: как же болят кончики пальцев, особенно указательного, который порезал тонкой струной, ноют шейные позвонки, зудит выскочивший на подбородке прыщ! А голос внутри твердит беспрестанно: «Хочу! Хочу!»

Вскоре в доме послышался еще один голос.

Лили просила художника – его звали Спор – поскорее закончить портрет, чтобы сделать мне подарок на мой день рождения. И вот однажды она, как обычно, уехала. Воспользовавшись ее отсутствием, Райси поехала в Данбери навестить школьную подругу, но заблудилась. Проходя по какому-то переулку, она услышала детский писк, доносившийся из припаркованного «бьюика». Открыла дверцу и видит: на заднем сиденье в коробке из-под мужских ботинок лежит младенец, очевидно новорожденный. День был холодный. Райси завернула подкидыша в шерстяной шарф, привезла домой и спрятала в платяном шкафу.

Утром 21 декабря за завтраком я говорю: «Дети, сегодня день зимнего солнцестояния» – и вдруг слышу детский плач на втором этаже. Не зная, что и подумать, надвигаю на лоб козырек своей охотничьей шапочки – почему я ее не снял, садясь за стол? – и пытаюсь сменить тему. Лили многозначительно смотрит на меня, улыбается, не приоткрывая верхней губы (всегда помнит, что у нее фарфоровые зубы). Я вижу счастливые глаза Райси. В свои шестнадцать лет она выглядит сформировавшейся красавицей, немного, правда, томной, вяловатой. Сейчас от ее вялости не осталось и следа. В тот день я еще не знал, что это за ребенок и как попал в дом. Огорошенный, я обратился к близнецам: «Кажется, наверху котенок». Но таких пацанов разве обманешь.

Оглядываю кухню и вижу на плите кастрюлю и в ней бутылочку с молочной смесью. Не говоря ни слова, спускаюсь в студию.

Днем опять сверху донеслись пронзительные детские вопли. Я вышел пройтись по опустевшему поместью. Из всего свиного поголовья пока не продал только несколько экземпляров элитных пород.

Лили спустилась ко мне, когда я разучивал рождественский гимн, задумав сыграть эту вещицу в сочельник.

– Не желаю ничего слышать, – сказал я.

– Я по важному делу, Джин.

– Ты хозяйка, вот и занимайся этим важным делом.

– Никто не ожидал, что такое случится. И уж конечно, не Всевышний.

– Если ты берешься говорить за Всевышнего, скажи, что он думает о твоих ежедневных отлучках ради какого-то портрета?

– Надеюсь, ты не стыдишься меня.

Наверху плакал ребенок, но речь шла не о нем. Лили решила, что мне не нравится ее происхождение. Она не чистокровная американка, а наполовину немка, наполовину взбалмошная ирландка. Однако меня беспокоило другое.

Миновало время, когда каждый человек занимал прочное положение в жизни. Сейчас любой втайне уверен, что другой занимает положение, которое по праву принадлежит ему. Не говоря уже о людях, вообще не имеющих никакого положения. Таких везде хватает.

Кто не переменится, кто останется прежним в день Второго пришествия?

Кто выдержит это испытание?

Никто.

Мы все построимся в ряды и мирно уйдем, забыв о своем происхождении и положении, уйдем, радуясь в душе, что отныне не надо никому ничего доказывать и объяснять. «С благополучным возвращением, приятель, – скажем мы, – здесь все твое. Дома, фермы, сараи, осенняя красота. Бери все это!»

Может быть, Лили уверилась в том, что ее портрет будет доказательством того, что мы – владельцы поместья – занимаем свое положение по праву.

Сомневаюсь.

В гостиной висят портреты моих предков. В этом ряду есть и мой портрет – на последнем месте. У предков бакенбарды и стоячие воротнички. А я изображен в форме национального гвардейца, в руке винтовка с примкнутым к ней штыком.

Я это к тому, что мой портрет не принес мне никакой пользы. Так что задумка жены не решит наших проблем.

Теперь послушайте. Я любил своего брата Дика. Он был самый здравомыслящий человек из всех нас. Отличился в Первой мировой войне, был храбрым из храбрых. Но в одном он был похож на меня, своего младшего брата, и это его погубило. Однажды во время каникул он сидел с приятелем в занюханном греческом ресторанчике с пышным названием «Акрополис» (это было неподалеку от Платтсбурга, штат Нью-Йорк), попивая кофе с коньяком, и писал открытку домашним. Авторучка подтекала, Дик выругался и говорит приятелю: «Подержи-ка ее пером вверх». Тот послушался. Дик вытащил пистолет и выстрелом вышиб авторучку из его рук. Пуля, к счастью, никого из посетителей не задела, но шум поднялся неимоверный. Вдобавок пуля пробила кофейник, и оттуда, обдавая сидящих, ударила горячая струя. Хозяин, грек, позвонил в полицию. Спасаясь от погони, Дик зацепил парапет на набережной, и машина свалилась в реку. У приятеля хватило присутствия духа скинуть одежду и поплыть, а на Дике были тяжелые армейские сапоги. Они быстро наполнились водой и потянули его ко дну. Мы с отцом остались одни. Сестра умерла еще в 1901 году. В то лето я работал на Уилбура, нашего соседа, – резал автогеном старые автомобили.