«Дорогая, все у нас с тобой будет по-другому. По возвращении начну заниматься медициной. Беда, что староват, но все равно начну. Ты представить не можешь, как мне хочется войти в лабораторию. Я хорошо помню запах больничных палат. Буду сидеть среди оравы молодых парней и грызть гранит химии и физики, зоологии и психологии, математики и анатомии. Конечно, будет трудно, неприятно вскрывать трупы».
«Запиши меня в Медицинский центр под именем Лео Ю. Хендерсон. Когда вернусь домой, то объясню, почему чужое имя. Потерпи, узнаешь. Как жене доктора, тебе придется сделаться чистюлей. Не ленись вставать под душ. Стирай почаще свое белье. Привыкай к ночным вызовам, нездоровому сну и всему такому прочему. Я еще не решил, где буду практиковать. Дома распугаю всех соседей. Если приложу ухо к груди того зануды, что живет напротив, он со страху из шкуры выпадет.
Поэтому я, может быть, пойду в миссионеры, как доктор Уилфред Гренфелл или Альберт Швейцер. Еще вопрос: куда поехать? Китай по известным причинам отпадает. Можно отправиться в Индию. Мне не терпится приложить руки к исцелению болящих. Целителей везде почитают».
«Если в Медицинском центре получишь отказ, обратись в Университет Джона Хопкинса, а потом, в случае надобности, во все остальные медицинские учебные заведения, какие только значатся в справочнике. Есть еще один повод сделать остановку в Швейцарии. Надо разузнать, не примут ли меня на учебу там. Так что поторопись с заявлениями в институты, И еще: продай свиней. Начни с кабанчика Кеннета и свиноматок Дилли и Минни.
Странные все-таки существа люди. Мы мало что знаем о звездах и тем не менее любуемся их серебристым свечением».
«Я здесь вообще не пил спиртного, если не считать нескольких глотков, принятых, пока писал это письмо. К ленчу подают местное пиво помбо. Недурственное питье, настоянное на ананасе. Народ тут украшает себя перьями, лентами, бусами, кольцами, браслетами. Некоторые жены из королевского гарема ходят, как жирафы, наклонив вперед голову. Лица у них сужаются книзу. У короля лицо тоже сужается к подбородку. У него ума палата и множество оригинальных теорий.
Иногда мне кажется, что нахожусь у пигмеев и по-ребячьи резвлюсь с ними. Но чаще всего сижу у себя, невозмутимый как никогда.
Король считает, что каждый человек волен складывать собственное представление о себе…»
Полагаю, что мне удалось объяснить Лили смысл теорий Дафу, но Ромилей потерял последние страницы письма. Может, оно и к лучшему, потому что я порядочно надрался, когда писал их. В одном месте я написал — или хотел написать: «Мой внутренний голос не устает твердить:
Только любовь превращает все сущее в подлинную реальность, а ненависть порождает страшные фантомы.
Утром мы простились с Ромилеем. Когда он отбыл с письмом к Лили, во мне что-то оборвалось. Сквозь решетку в воротах дворца я видел его морщинистое лицо. Наверное, мой проводник надеялся, что в последнюю минуту его непредсказуемый наниматель одумается и позовет его назад. Но я стоял не шелохнувшись в зеленых штанах. В шлеме на голове, попрочнее черепашьего панциря, я был похож на зуава, отставшего от своего отряда.
Затворились ворота за Ромилеем, и настроение у меня упало ниже некуда.
От мрачных мыслей меня отвлек приход Тамбы и Бебу. В порядке приветствия они по очереди легли на пол, и каждая поставила мою ногу себе на голову.
Потом женщины поочередно принялись делать друг другу джози, ножной массаж. Тамба легла ничком, а Бебу стала ходить по ее спине, бедрам, ягодицам. Тамба постанывала от удовольствия. «Надо будет и мне попробовать, — подумал я. — Может, массаж принесет пользу. Но только не сегодня».