Херувим. Том 2

– В каком ты чине, служивый? – насмешливо спросила Ирина. Голос у нее был низкий, глубокий. В огромных черных глазах ни вражды, ни напряжения. Только любопытство.

– Майор ФСБ, – ответил Сергей.

– Это замечательно, – рассмеялся Михеев, – ну и чего ты хочешь, майор?

– Я сюда приехал, чтобы поговорить с Лещуком Олегом Анатольевичем. Но уж коли мне сразу так повезло, с удовольствием поговорю и с тобой, Палыч, и с вами, Ирина Павловна.

– Говори, – кивнул Михеев, – слушаем тебя.

– Зачем вам все это надо? – спросил Сергей. – Я знаю, ты, Палыч, не убивал Машу Демидову. Тебя посадили зря. Но ведь и Герасимов ее не убивал. Это был несчастный случай.

– Значит, я, по-твоему, идиот? – тихо, задумчиво произнес Михеев.

– Нет. Ты, Палыч, не идиот, – улыбнулся Сергей.

– Ну спасибо, майор, утешил. Несчастный случай, говоришь? – Он опять щелкнул пальцами и спросил горничную: – Как там у нас, Олег Анатольевич проснулся?

Горничная кивнула и удалилась. Несколько минут в гостиной было тихо. Наконец послышались шаги, и в дверном проеме появился маленький сгорбленный старик в белых брюках и голубой футболке. Блестящую лысину обрамлял тонкий венчик седого пуха. Руки были покрыты татуировками.

– Доброе утро, Палыч, – сказал он, испуганно озираясь и как будто не замечая Сергея.

– Привет, Лещ, – кивнул Михеев, – надень-ка очки. Посмотри, какой у нас гость.

Старик достал из кармана очки, нацепил на нос, повернулся к Сергею и впился в него маленькими близорукими глазами. В гостиной опять стало тихо. Сергей заметил, что губы старика зашевелились, сначала он бормотал что-то совсем неслышно, потом все громче, словно кто-то внутри него медленно увеличивал звук.

– Паскуда! – услышал Сергей. – Отруби ему нос по самые яйца, Палыч, либо я не выдержу, сам его, гниду, загрызу, – старик шагнул к Сергею.

– Спокойно, Лещ, спокойно, – остановил его Михеев, – видишь ли, у него память отшибло. Ты сначала расскажи ему все, что мне тогда в «Наркозе» рассказал, когда мы с тобой в больничке подыхали оба. Прямо так, как мне, расскажи ему.

– А-а, под стебанутого косишь! – закричал старик. – Не верь ему, Палыч! Фуфло гонит!

– Не волнуйся так, Лещик, сядь, остынь, – ласково произнесла Ирина. – Посмотри, шрамы у него. В аварию попал, башкой стукнулся. Правда, не помнит.

Старик, продолжая пыхтеть и сверкать глазами, опустился на край кресла напротив Сергея:

– Не помнишь, значит, ничего, гумозник? Ну ладно, слушай. Той ночью я полез на стройку за кабелем. Смотрю, идут двое от станции. Я заныкался между плитами, сижу, не дышу, и все мне видно. Прожектор горит, светло как днем. Машу я сразу узнал. Короче, идет она, быстро так, а ты за ней. Она тебе говорит: «Отвяжись, Герасимов, катись отсюда». Ты ее уламываешь, канючишь, мол, то да се, жить без тебя не могу, за тобой приехал, больной, с температурой, давай, поехали, мол, ко мне, дома никого, только нянька старая, глухая, и плюнь ты на них на всех. А она тебе: «Герасимов, ты что, не понял? Ты мне надоел с твоей температурой! Отвяжись, глупая обезьяна». Она как раз к котловану подходила, тут ты кинулся на нее, схватил за плечи, стал трясти и орать, чтоб она не смела так говорить и никогда не называла тебя глупой обезьяной. А она рассмеялась тебе в лицо и еще раза три повторила: «Герасимов, ты глупая обезьяна!» И попыталась вывернуться из твоих рук. Ты ее пихнул, резко так. Она легонькая, как птичка, отлетела к краю котлована и прямо туда. Я слышу удар, глухой, жуткий и крик. Она крикнула, но слабо совсем. Пока падала, понять не успела, а там уж ее сразу, насквозь. Ты шагнул к краю, глянул вниз. Минуту всего смотрел, а потом драпанул к станции. И все. И нет тебя.

Подхожу я, гляжу, она там лежит и дергается, словно ток через нее пропускают, – старик зажмурился, тряхнул головой, – я же ее маленькую знал, видел, как ее здесь в коляске возили. Спускаюсь туда и сам не соображаю, что делаю. Сначала хотел вытащить из нее железку, потянул и понял – нет, не выйдет. Это штырь, арматура, торчит из плиты. Попробовал поднять, перевернуть, тоже не получилось. Сколько возился там с ней, не знаю. Опомнился, смотрю, сам-то весь в ее кровянке. А ей уж не поможешь. Отходит она. Я говорю, прости меня, Машенька, я ж человек судимый, меня сразу заметут. Тут Палыч прибегает, ну, то есть тогда еще Юрка Михеев. Я едва заныкаться успел, а уйти все не могу, думаю, вдруг все же спасут? Он кричит, бьется над ней, мечется, кинулся за помощью, привел народ к котловану, опять к ней спустился и все голову ей держал, будто она еще что-нибудь чувствовала. В общем дальше понятно, общий шухер, менты. Я, конечно, смылся по-тихому, но потом в себе долго грех этот нес. Когда узнал, кого осудили, думал даже пойти в ментовку и все рассказать, что видел. Но куда мне? Какой я свидетель? Понятное дело, не поверят, а еще и заметут наверняка. Я ж туда воровать залез. А потом мы с Юрой, то есть с Палычем, оказались в «Наркозе», в больничке, на соседних койках.