Хевен, дочь ангела

– Мне очень жаль, что умерла ваша бабушка. Еще больше, что ваша мама сбежала от меня, а значит и от всех вас. Я уверен, она не хотела причинять вам боль, это все против меня. – Он сделал паузу и продолжил: – Я уезжаю сегодня же и не вернусь, пока не вылечусь от того, что подцепил. Я уже почти здоровый и хотел бы остаться здесь и заботиться о вас. Но если я останусь, это может принести вам вред, поэтому мне лучше уехать. У меня есть работа, вполне по мне. В общем, вы особо не налегайте на эту еду, потому что другой не будет, пока я не вернусь.

Испуганная, я чуть не закричала, чтобы он не уезжал, так как мы не продержимся оставшуюся часть этой жестокой, холодной зимы.

– А никто из вас не имеет представления, куда она могла уехать?

– Папа! – заплакала Фанни и хотела броситься к нему в объятия, но он жестом поднятой руки остановил ее.

– Не прикасайся ко мне, – предупредил он. – Я не очень понимаю, что у меня, но это паршивая штука. Видите, я попросил человека, чтобы он уложил все в мешки? Все мешки пожгите после моего отъезда. У меня есть друг, который постарается найти Сару и заставит ее вернуться. Держитесь до ее возвращения… Или моего. Держитесь.

Все-таки каким бы плохим, иногда жестоким и злым он ни был, все же старался, работал, продавал чей-то самогон, чтобы заботиться о нас – привозить еду, одежду, не слишком хорошую, но которая все-таки грела.

Отец привез нам одежду, бывшую в носке, и сейчас Фанни копалась в ней, то бормоча про себя, то восклицая. Это были фуфайки и юбки, джинсы для Тома и Кейта, нижнее белье для каждого, пять пар обуви, хотя он вряд ли помнил наши размеры. У меня на глаза навернулись слезы. Никаких пальто, приличных ботинок, головных уборов, необходимых нам. Однако я была рада и этим грубым фуфайкам с чужого плеча, кое-где свалявшимся в комья.

– Папа! – воскликнул Том, устремляясь за ним. – Ну как ты можешь оставлять нас одних?! Я делаю что могу, но это нелегко, когда никто в Уиннерроу не доверяет Кастилам. Хевенли уже не ходит в школу. А я пока хожу. Без школы мне нет жизни. Пап! Ты слушаешь меня? Ты слышишь, что я говорю?

Отец закрыл уши, чтобы не слышать жалостливые слова своего сына, которого он любил, это точно. И плач Фанни наверняка будет стоять у него в ушах несколько дней. А дочь по имени Хевен не произнесла ни слова и не заплакала. На сердце стало холодно, словно цепкая рука судьбы выжала из него кровь. Я чувствовала себя одинокой, как в своих кошмарных снах.

Одинокой в этой хижине, без родителей, без всяких источников существования.

Одинокой, под завывания ветра, под снегопадами, когда исчезает подо льдом и снегом тропинка до Уиннерроу.

У нас не было ни зимней обуви, ни пальто. Не было лыж, которые помогли бы нам побыстрее добираться до долины, до школы, до церкви. А эта гора еды, какой бы большой она ни казалась, скоро исчезнет. А что потом?

Отец стоял возле пикапа, поочередно оглядывая всех нас. Всех, кроме меня. Мне было больно, что даже сейчас он не может заставить себя встретиться со мной взглядом.

– Вы тут держитесь, – произнес он и исчез в темноте. Потом мы услышали, как он завел старый пикап и поехал вниз по наезженной им дороге.

Я сделала так, как поступила бы Сара. Отбросив в сторону все переживания, сжав губы, без слезинки на глазах, стала думать о том, что мне придется управлять этим хозяйством, пока отец снова не вернется домой.

Нищета и блеск

На короткий и удивительный миг надежда озарила наши сердца, но вот отец нырнул в темноту ночи, и мы погрузились в еще более глубокое отчаяние. Он ушел, и мы снова остались одни.

Словно в кошмаре стояли и вслушивались в отдаленные звуки ночи, когда шум машины уже затих. На столе лежали доказательства заботы отца о нас, хотя и не ахти какой. Я проклинала его про себя за то, что он не остался, и далеко не только за это.

Я смотрела на стол, заваленный продуктами, и, хотя тут было немало всего, думала: а хватит ли этого до следующего его приезда?

У порога дома стоял самодельный деревянный ящик, который неплохо служил нам зимой в качестве примитивного холодильника и в который мы складывали все то, что не собирались съесть в этот день. С одной стороны, это было даже счастье, что на дворе стояла зима, иначе нам пришлось бы поскорее проглотить все эти запасы, чтобы они не испортились на жаре. Когда жива была бабушка, когда здесь были Сара и отец и когда мы жили вдевятером, то портиться ничего не успевало.

Я только потом поняла, что отец, оказывается, приехал на День благодарения и привез нам праздничный обед.

Голод диктовал нам наше меню. Скоро все то, что отец привез «до следующего раза», сократилось до обычных бобов и гороха и извечной нашей еды – бисквитов и подливки.

Завывания ветра не добавляли радости, как и холод, и мы держались поближе к «старой дымиле». Я с Томом целые часы проводили во дворе за колкой дров и в лесу, где мы рубили маленькие деревца, собирали сучья, сломанные сильным ветром.