Хикикомори

Но больше всего внимания привлекает игуана. Или, точнее, ее каменный двойник, вокруг которого толпами собираются новички. Она даже чуть более впечатляюща, чем та, что у меня в комнате, по ту сторону экрана. Почти как живая. В том мире мы все кажемся более впечатляющими и более живыми. Все напряженно ждут, чтобы она что-нибудь сказала. И вот этот момент настает: источающая зеленый свет статуя поводит глазами, и собравшиеся радостно складывают ладони, издавая характерный хлюпающий звук – фапают, как они сами это называют. Игуана разевает пасть и, прищелкивая языком, изрекает: «Ииипрпрпрололоооло». Только мне одному известно, что на самом деле она просто сидит и чешет лапу о клавиатуру. Радостно улюлюкая, новички снова начинают фапать на игуану, и вот уже кто-то пытается найти в сказанном статуей скрытый смысл. Опережая других, молодой человек с ником макака_без_гранаты, все это время ни на шаг не отходящий от животного, выскакивает вперед и, встав рядом с изваянием, торжественно изрекает: «Довольно фапать! Статуя возвестила, что жатва в Мире ◯ окончена. Так пожните же сами себя!» Собравшиеся бросаются налево и направо, сдирают друг с дружки простые кожаные и шерстяные одежды, ласкают нагую плоть, груди и уста.

«Ячсммяячямчясмя», – игуана прерывает оргию новым изречением. Все обращают взор на макаку_без_гранаты.

– Статуя провозглашает конец всеобщей жатвы! Отправляйтесь в странствие!

– Ну уж нет, – сообщает алкашко87, – пороть всякую фигню про странствия было вовсе необязательно.

– Именно о них и речь. – Макака_без_гранаты поднимает указующий перст, тыча им куда-то вдаль. – Кто знает, какие испытания сулит нам Игуана?

И вот к нему уже присоединились несколько человек, состряпав из бычьих шкур рюкзаки и скрафтив себе из овечьего сыра и блоков Пшеницы бутерброды. Затянув песню, они начинают спускаться вниз по склону. Пускай идут: ложные догадки порой рождают большие начинания. Денька через два небось вернутся, макака_без_гранаты так уж совершенно точно – кажется, в этом мире он наконец обрел смысл жизни. Или они, как и многие до них, обоснуются где-то и выстроят собственный город, а может быть, страну, а может быть, даже микромир. И это хорошо: они играют и получают удовольствие – удовольствие от общения. И при этом не крушат все, что под руку попадется, и не нагибают, кого захотят, ради собственного удовлетворения, как привыкли там, за пределами Мира ◯.

– Оденьтесь потеплее! – кричу я вслед.

Ноль градусов с тенденцией к понижению.

Из Мира ◯ исчезли все краски, за исключением морозной полярной синевы. На ярмарочной площади толкутся лишь немногочисленные старожилы, уже успевшие прозвать себя олдфагами. У некоторых ньюфагов обнаружились проблемы с доступом к электричеству, а экспедиция во главе с макакой_без_гранаты так и не вернулась. Мои друзья укрылись на своей вилле, разросшейся тем временем до семиэтажного особняка, и, застряв на устланном матрасами этаже, практически не вылезают из кровати, где либо спят, либо ласкают друг друга.

Я спускаюсь вниз из своего домика на дереве и в одиночку отправляюсь на поиски пропавших. Солнце только что взошло, долину окутывает голубой туман. До самой низины меня сопровождают Овцы. На моем пути встречаются дома и деревни, но все они заброшены и пусты. Я звоню в двери, кричу, но никто не отзывается. Покуда я припоминаю, где должна быть больница, меня наконец настигают. Сначала я чувствую знакомый запах, а затем вижу, как с голубого небосвода опускаются снежинки, за считаные секунды укрывая меня и все вокруг. «Надо скорее в больницу», – думаю я и пускаюсь в путь, оставляя позади длинный хвост из взъерошенных хлопьев снега.

Больница располагается на опушке. Здание имеет форму вытянутого, напоминающего кеглю шатра, на торце которого закреплен синий крест. Стоит мне войти, как мне навстречу тут же устремляется МаЛыШкО и спрашивает, может ли она чем-нибудь помочь. На ней униформа медсестры, на шее болтается странно изогнутый стетоскоп, а в руке она держит крошечный чемоданчик. Внутри здания вижу сотни складных кроватей, приставленных вплотную друг к другу. Пациенты завернуты в одеяла так, что только носы и торчат. Одни ворочаются во сне, другие что-то бормочут себе под нос. Я бросаю вопросительный взгляд на медсестричку. Та вдруг начинает дрожать – по всей видимости, до того она сдерживалась. Да я же знаю ее! Она до невозможности похожа на мою Анну-Мари – та же стрижка «паж», та же рубашка поло, что у нее. Словно и она меня узнала, сестричка в тот же миг бросается мне на шею. Но кажется, будто нас что-то разделяет, будто что-то не так. Только теперь я замечаю, как по ее лицу тонкими прожилками разливается синева, переходя с губ на щеки, а затем и на лоб; подбородок тоже почти посинел. Она и сестра, и пациент одновременно. Я падаю перед ней на колени, беру ее заиндевевшие ладони в свои.

– Ты совсем замерзла, – говорю я.