Хильдегарда Бингенская

Продолжая комментировать видение, она прибавляет слова наставления, которые обратил к ней Свет, открывшийся ее глазам: «О безумные! Для чего вы пытаете тварь о сроках своей жизни? Никто не может знать времени своего, избежать или изменить определенного Мною. Ибо когда твое спасение, человек, будет совершено – будь то в земных вещах или в духовных, – ты оставишь нынешний век, чтобы переступить порог в бесконечное. Ибо когда человек обладает столь великой мощью, что любит Меня превыше всякой твари (…), Я не отделяю его дух от тела, пока в нем не созреют сочные плоды, источающие благоухание. Но того, кого Я сочту немощным, то есть неспособным сносить Мое бремя посреди искушений лукавого, в тяжком порабощении своему телу, Я беру от века сего, прежде чем он иссохнет и увянет его душа, ибо Мне ведомо все. Я хочу дать роду человеческому всякую правду ради сохранения его, чтобы никто не мог найти оправдания, когда Я предостерегаю человеков и увещеваю их творить дела правды, когда наполняю их страхом смертного Суда так, словно они должны вот-вот умереть, хотя бы на самом деле им предстояло жить еще многие дни…».

В следующем видении, четвертом по счету в книге «Scivias», вопрос об участи человека вновь возвращается, и вновь в образной форме, соответственно этапам развития человеческой жизни. «Я увидела ослепительное и безмятежное сияние, исходящее как бы из множества очей, четырьмя углами обращенное к четырем частям света, и сияние это, олицетворяющее высшую тайну Творца, было мне явлено в великой тайне. В этом ослепительном сиянии явилось другое, подобное утренней заре и обладавшее словно пурпурным свечением (…). И я увидела словно образ женщины, имевшей во чреве как бы совершенный образ человека; и вот, по сокровенному предопределению Творца этот человеческий образ обнаружил движение жизни, и огненная сфера, в которой не было никаких черт человеческой плоти, овладела его сердцем, охватила его мозг и пронизала все члены; затем человеческий образ, оживотворенный таким образом, вышел из чрева женщины и совершал движения, подобные движениям людей (…), и уподобился цветом их цвету.

И вот, наступило время скорбей для этого человеческого образа, ибо падение сделало его добычей для всех опасностей: «Где я, чужестранка? В сени ли смертной? Каким путем я следую – не путем ли заблуждения? И какое утешение мне доступно – не утешение ли странников? Ведь я должна была бы иметь скинию из драгоценного камня, сияющую больше, чем солнце и звезды, ибо заходящее солнце и гаснущие звезды не должны были сиять в ней, так как ей приличествовало исполниться ангельской славы; топаз должен был служить ей основанием, а драгоценный камень образовать все устройство ее; ее ступени должны состоять из чистого хрусталя, а галереи – из золота, ибо я должна была быть среди ангелов, ибо я – живое дыхание, которое Бог вдохнул в безводную материю. Потому мне следовало знать Бога и любить Его. Но когда моя скиния (тело человека – хранилище Святого Духа) уразумела, что может очами своими озирать все вокруг себя (знак свободы, дарованной человеку, возможность выбора, его желания и способность самому выбирать то, что для него благо или дурно), она обратилась к Аквилону (месту холода и отчаяния)».