Химера

- Слава Зевсу, что как раз тогда Финей с компанией и ввалились незваными на вечеринку! Ко времени, когда они окаменели, ты забыл, о чем спрашивал.

- Я помню, помню! - Вновь присев на корточки, я схватил его за плечи. - И ты теперь тоже?

Кефей неопределенно покачал головой:

- Спустя двадцать лет я все еще страдаю из-за этого, луща горох нут и проклиная себя за трусость, что позволяю истории повторяться…

- Ты никогда не был трусом, Кефей! Помнишь, I-F-5, Битву в Пиршественном Зале?

- Нет, именем Зевса, - согласился он, я же мертвой хваткой вцепился в его местоимения, - не вполне трусом, просто всецело попавшим под каблук жены, а тут ты…

- Персей! Это Персей!

- А что касается мужских разборок, тут я всегда себя сдерживал. - Он не стал протестовать, когда я помог ему подняться на ноги; мои собственные колени гнулись едва ли лучше, чем у него, - Я себя не извиняю, - сказал он.

- Не извиняйся! Ты теперь меня узнаешь?

- Можешь представить, как я себя чувствовал, когда подошло время; слоняешься тут на бобах от лука до латука, и вдруг опять - хлоп по плечу, - и стоит тут как тут Персей, спрашивает, что там состряпала Кася на сей раз и где Андромеда и что замышляет, словно вместо двадцати лет прошло двадцать минут!

Я стиснул его руку:

- Об этом я, Кефей, и спрашиваю! Взгляни на меня! - Его глаза задвигались - как у испуганного человека, а не как у слепца. Я рассмеялся и хлопнул себя по пузу, по башке. - Понимаешь? Взгляни! Как-никак прошло двадцать лет: я сорокалетнее твоей дочери - отважно обрюзгший и непреклонно окостеневший, наполовину обращенный в камень…

Кефей закрыл глаза.

- Персей… обрюзгший и окостеневший или больной… - Его лицо сморщилось в натужной улыбке. - Все равно отважный и непреклонный Персей. Ночной воздух не подарок для артрита. Пойдем, сынок.

Глаза его совсем прояснились, и, пока мы скорее шатко, чем валко ковыляли по дворцовому подворью, он подтвердил, что Андромеда и юный Данай хорошенько здесь встряхнулись; что Кассиопея, в ярости оттого, что ее собственный Галантий флиртует с ее же дочерью, опять мутит воду, изводит его, Кефея, подсовывая в качестве наживки столь же сомнительные, как и в первый раз, прорицания Аммонова оракула; что (чего я раньше не слыхал) именно она из общей зависти и подговорила Финея сорвать мою свадьбу.

Я застыл на месте.

- Почему ты миришься с ней, Кефей?

Он потеребил пальцами мочку уха, искоса взглянул на меня; объявил, что, конечно же, уже давно страдает, не будучи любим женщиной, чью красоту по-прежнему почитает, однако же он никогда не считал себя особо привлекательным и предположил, что не без причин женщины вроде его жены, поначалу совсем иные, становятся тем, чем становятся; в заключение же пожал плечами:

- Тебе все это еще предстоит.

- Вряд ли. А где Андромеда?

Он тряхнул бородой в сторону ближайшего строения:

- В пиршественном зале, собирается прощаться. Благодаря каким-то источникам, обнаружить которые не удалось, объяснил он (ясно, что к этому не приложило руку ни его собственное разведывательное управление, всегда узнававшее обо всем последним, ни Императорская Всеэфиопская Почта, работавшая со скоростью морской улитки-наутилуса), известие о моем прибытии в Иоппу опередило меня и породило во дворце всеобщий переполох, собственно и вызвавший, как он мог, правда, только предполагать, его боязненный транс.

- Но в сообщении этом крылась ошибка: оно гласило, что ты потерял, то бишь скинул, десяток лет.