Химера

Изба действительно бросалась в глаза, окруженная богатыми особняками, теснившими ее со всех сторон. Скособоченная и вросшая в землю, почерневшая от времени, окруженная покосившейся оградой. Во дворе и на огороде колыхалась некошеная трава. Лишь слабые признаки указывали на то, что дом обитаем: тропка, ведущая от калитки к крыльцу, связки сушеной рыбы на веранде, пара деревянных весел у сарая.

Леонидыч поднялся по скрипучим ступеням и постучал в дверь.

– Матвей!.. Дед!.. Это Леонидыч. Открой!

Из дома не раздавалось ни звука.

– Может, куда ушел? – предположил Митя.

– Некуда ему уходить. Он обычно или здесь, или на водохранилище. Но весла стоят, значит, здесь. Прячется, гад. – Леонидыч снова забарабанил кулаком в дощатую дверь. – Матвей, открой! Матвее-ей!..

Он стучал не меньше минуты, пока из глубины дома донесся хриплый посаженный голос:

– Кто там?

– Матвей, это Леонидыч, инспектор!

– У меня ружье. Валите отсюдова.

– Не слышит, старый пень, – проворчал Леонидыч. – Матвей! ЭТО ЛЕОНИДЫЧ! ИНСПЕКТОР!

– Какой Леонидыч? Не знаю никакого Леонидыча. Сказал же…

– В прошлом году я твою лодку с мели выдергивал. Вспоминай, напряги склероз!

Старик за дверью молчал, ворочая извилинами. Митя, вспомнив о напутствии дона Бывалого, гадал, в каком сейчас состоянии хозяин дома – трезвый или нет?

– Инспехтор? – донеслось из-за двери смущенное.

– Он самый, дед! Открывай, твою мать!

Лязгнул засов. Дверь отворилась. Из темного проема, прикрываясь ладонью от солнца, выглянул дряхлый старик в растянутой майке. Шея и загорелое лицо в морщинах. На висках и темени клочки бесцветных волос. Деду Матвею было так много лет, что, образно говоря, одной ногой он стоял в могиле.

– Чего тебе, инспехтор? – осведомился он недружелюбно. – Я гостей не звал.

– Разговор к тебе есть. Деловой. – Неотразимо улыбнувшись, Леонидыч подбросил в ладони поллитру, купленную по дороге.

На внутреннем убранстве дома лежал глубокий отпечаток ветхости и увядания. Мебель середины прошлого века, сумрак в комнатах, грязь в углах. В воздухе пахло пылью и застарелым потом. В горнице, правда, куда они прошли из сеней, было посвежей – в основном из-за распахнутых настежь окон. Здесь стоял диван, стол, комод с черно-белым телевизором. В углу под полотенцем пряталась икона.

Дед Матвей усадил гостей за стол. Леонидыч поставил бутылку на середину.

– Всю жизнь здесь живу, – объяснял дед, собирая на стол нехитрую закусь: огурцы, лук, соль. – И батя жил. И дед с прадедом. Старуху свою здесь похоронил. А эти ходют и ходют: продай да продай. Пока не пообещаешь яйца отстрелить – не отстанут.

– Нам что, придется пить? – прошептал Митя на ухо Леонидычу, когда старик полез в сервант за гранеными стаканами. – Я на это не рассчитывал.

– Отказаться нельзя, – покачал головой инспектор. – Обидишь.

Он распечатал бутылку, наполнил стаканы. Они выпили, закусили. Дешевая водка ударила Мите в голову – дал знать о себе пропущенный обед. Комната у него в глазах смазалась, в руках потяжелело, движения стали неровными.

– Закусывай, закусывай! – Леонидыч двинул к нему тарелку с огурцами и вновь наполнил стаканы. Один, правда, оставил пустым. Митя с благодарностью подумал, что для него, но…

– А себя чего обделил? – поинтересовался дед, ткнув надкушенной стрелой лука в граненое стекло.

– Мне больше нельзя, катером еще управлять. А вот Димка с тобой с радостью выпьет. Правда, Димка?

Митя подавился соленым огурцом, и инспектору пришлось стучать ему кулаком по спине, чтобы выбить из трахеи застрявший кусочек.

– А скажи, дед, – заговорил Леонидыч, когда стаканы вновь опустели, – говорят, будто ты видел чертовщину на водохранилище? Врут, поди?

Дед недоверчиво покряхтел, покашлял. Пожевал губами, глядя на бутылку.

– Нацеди-ка мне еще.

Он опрокинул в себя третью порцию водки, раскурил вонючую папироску и прохрипел убитыми голосовыми связками:

– В бога веруешь, инспехтор?

– Да как сказать…

– Диавол завелся в Истре, – заявил дед. – Чудище водяное.

Митя мигом протрезвел.

– Вы его видели? – спросил он.

Дед Матвей стрельнул на него подозрительным взглядом, будто биолог сомневался в его честности.

– Ты его видел, дед? – поддержал вопрос Леонидыч.

– Видел ли я? – взревел Матвей, покачнувшись на колченогом табурете. – Как тебя сейчас!

– И где?

Матвей вздохнул в голос.

– Неспроста он явился. Знать, время пришло. Только Господь решает…

– Дед, ты о чем?

– …когда кару насылать. – Он безнадежно махнул в сторону Леонидыча скрюченной рукой. – Не веруешь, тебе не понять. Когда грехи у людей свыше меры, он выпускает гнев…

Привстав из-за стола, он повернулся к иконе и размашисто перекрестился:

– Прости меня, Господи! Прости за все грехи мои!

– Где ты видел чудище? – продолжал Леонидыч, раздраженный, что дед все время отвлекается.

– В заводи. – Матвей вернулся на табурет, пыхнул папиросой. – Около «Восхода». С удочкой сидел поутру. Не клевало ни хера… Туман, но берег видать. Слышу – у ивняка плеск. Громко, как веслом по воде. Гляжу туда – а из воды человек высунулся…

– Человек! – поразился Митя.

– Человек? – не поверил Леонидыч.

Дед высокомерно хмыкнул.