Химера, дитя Феникса (СИ)

Пастор крикнул из-за спины: – Слезы Матери!!

Народ на площади хором ахнул, кое-кто даже не сдержал слезы. Даже Вои и Стража потемнели лицом.

Почувствовав прилив сил, Я начал видеть пятна, легко провалившись в свое особое состояние.

Толпа горела золотом, стражи полыхали рыжим. За городской стеной стояла большая чёрная туча.

С криком, – Сделаем это вместе! – Я полетел над полями и лесолесьем,стремясь своим сознанием к лагерю, где мои Младшие братья бились с ордой. Вокруг горели деревья, дымились постройки, на стене у детинца резвились ветераны и септории. Таран со своими держали щиты, Волокуши швыряли камни и дротики. Поле перед стеной было усыпано трупами, но основная часть ворога ещё не вышли на лагерь. Олег что-то почувствовал, развернулся и широко улыбнулся, махнув рукой. Вдруг Я почувствовал страшное возмущение, это завыли короли. Не сдерживая свой порыв, я подлетел к ближайшему из них и махнул рукой с зажатым в ней ножом, целясь в глаза. Черепушка лопнула, как пустой глиняный кувшин. Повернувшись ко второму, Я увидел в его глазах страх. В следующим миг моя голова со стуком упала на помост…

Сознание возвращалось толчками, сначала шумы и страшный скрежет начали формироваться в узнаваемые модуляции, звуки – складываться в слова, слова приобрели интонации, узнавание голосачеловечьего.

– Голова, начисто снесл… Рубили их рубили… Дальше помчались прям на городище… Много полег… Все в огне, смрад, трупы… А… Крови много, всё залито… Следом сами пошли, после обедни, толстого того, что койки нам определял, помнишь? Обосрался, прям как был… А Олег кричит, – «Смотри, Светоч летит!», и у этого пузана бошка хлоп… И за лепешку спасибо, всю жизнь буду помнить… Куница, друг твой, не трус, Я в яме, значица, с нюхачом бьюсь, морду ему ломаю. Только он это, того… А тут следом погонщик, тварь худая, но шустрая, как ты прям.... И на меня завалилась, лапами живот дерёт, всё прикусить пытается. Тут Куница сверху её и пригвоздил жердиной, потом лесенку кинул, и мы вдвоём, прям как в молитве, плечом к плечу, спиной к спине. Побратим он мне теперича. Кровь смешали на одном ноже, у ихних фермерских так повелось, говорит, старый обычай. Из наших треть ушла за Грань, но милостью Храма родным и близким послабления будут, да помощь инструментом или одежей. Ветерана Смита жалко, посекли его крепко, не вытянет. Ты это, давай штолива, просыпайся, тебя ждут, как героя. Мирко вот спать ушёл, три дня безроздыха сидел, а Я сижу, тебе всякое болтаю, Я за месяц столько не говорил вообще, сколько за сегодня, ага. Так, пять капель из синего или красного бутыля? Тьфу ты, иглобрюх тебя побери, забыл. Куница, проснись, браток, ты не помнишь: пять капель… Ага, из синего, спи-спи, Я посижу ещё. Теперича во фляжку с водой, давай, Светоч, глоточек… Пей, родненький, пей…

Следом пришёл свет, клубились пятна, разваливаясь на цветной песок и разлетаясь в стороны, формируя новые фигуры и очертания, затем, снова рассыпавшись мухами красного цвета, собираясь в новом месте. По стене от окна ползли ломанные линии, рисуя комнату и разбивая её мебелью, прикроватной тумбой, двумя бутылями на ней и широкой чашей. В бутылках кипела жидкость, пенясь и бурля. Красное пятно справа постоянно перемещалось, второе поодаль лежало без движения. Куница и Таран. Зрение восстановилось, но теперь Я плохо разбирался, где заканчивается моё и начинается от дара. На теле Куницы видны тонкие синие и чёрные линии, руки Тарана сплошь ими покрыты, как паутиной. Поверх этих ран натянута чистая, хоть и грубая повязка.

Слух и Зрение. Беда пришла, когда Я начал чувствовать пальцы ног. Маменька родная, как же больно, пальцы корёжило, резало и выкручивало. Непроизвольно из глаз потекли слезы.

– Куница, очнись. Слезы потекли… Давай быстрее, волколачья отрыжка… Собирай костью… Да не могу я, руки от щита отсохли. Всё-всё собирай.

Боль от пяток пробила колени, взорвав их тьмой тьмущей игл. Самые крупные из них, поползли вверх по телу, калеча и пытая меня. Мамочка, бо-ооо-ольно. Пожалуйста, прекратите.

– Попёрло, попёрло. Мать честная, как будто сукровица, а не слезы. Вся в жилках. Давай я ноги прижму, брыкаться начал. Все капли собирай, иначе не поймём, всё ли вышло из него. Потерпи, браток, скоро всё кончится. Я тебе дам травку заговоренную.

– Не забудь, как до грудины дойдёт, палку в зубы воткнуть, дабы язык не откусил и зубы не покрошил, – отозвался Куница.

– Да помню я, собирай слёзки.

В животе расцвел цветок огня, разгоняясь по кишкам, обжигая всё нутро. Кости плавились в пожаре, съедая меня в пламени очищения. В горле запершило, глаза высохли.

– Всё, половина готова. Жаром пышет, кидай тряпку на грудину. Худой-то какой, как погонщик, рёбра торчат, да синий весь от вен. Ничо-о-о, откормим, ты, главное, выживи. Давай второй бутыль, ищо десять капель, да чтоб меня, из какой бутылки надобно-то?

– Синей, Таран, синей.

– Ага, пей,братко, пей.

Жар уходил, треща в костях красной золой. Я вздохнул полной грудью и захлебнулся от кашля.

– Палка где? Таран, быстрее…

– Я ж приготовил её, вот туточки было всё.