Химеры

Пауза. Еле слышно пошевелился Ньет в своем углу.

– Извини, парень, – покаянно попросил Рамиро. – Не ожидал я, что День так из-за тебя взбесится.

– Вообще-то... – Ньет покашлял, видать, у него горло от злости пересохло. От злости и невысказанных слов. – Мне показалось, он из-за тебя взбесился.

– Ну да, что тебя приволок... Черт, как нехорошо получилось. Ладно, побесится, остынет, ему вечно вожжа под хвост попадает.

Рамиро достал папиросу и сунул в зубы. Руки трясутся. Чтоб тебе до вечера икалось, друг дорогой. Вот же характер! Войну прошли – кремень напарник был. А как мир настал, прям подменили. Капризничает, указывает, попрекает, не то сказал, не тем боком повернулся. Цензура, иттить.

Ньет хмыкнул, но оставил свое мнение при себе. Рамиро, зажав в зубах окурок, сильно потер ладонями лицо.

– Ладно. Давай доделывать. У нас еще много работы.

– Давай.

Ньет нашарил полупустую бутылку с пивом и сделал глоток.

– За что дролери вас так не любят? – спросил Рамиро. – Ну воевали тыщу лет назад, так все воевали.

Ньет выглянул в окно, потом вовсе залез на широкий подоконник с ногами, пачкая известковой пылью роскошную деневу собственность.

– Красиво. Деревья подстрижены, дорожки посыпаны. Я бы пожил тут... в пруду.

– И все таки?

– Очень просто. Мы сражались за Стеклянный Остров, и альфары победили.

– Ну и что?

Ньет пожал плечами.

***

Ньет миновал пеструю толпу на набережной, сел на каменный бортик, свесил ноги. Во рту было горько, он сплюнул прямо в воду. Потом не выдержал и расхохотался, припомнив, как потешно выглядел разгневанный альфар. Сумеречные столько о себе понимают – просто оторопь берет. Не все ему равно, кто у него в доме стенку красит.

– С человеком якшаешься, – проскрипела за плечом старуха с совиной головой. – Смешно тебе. Наплачешься, Осока. Весь на слезы изойдешь.

– Молчи, старая дура.

– Мох тебя искал.

– Подождет.

– Дерзкий ты, Осока. Все тебе неймется, все выдумываешь что-то. Мокро-зелено, а кончится все одним – пена с водой пополам. Охо-хо...

Ньет не вслушивался в ее клекотание, водил глазами по набережной, высматривал кого-то.

Закатное солнце окрасило мостовую алым, окна домов на том берегу реки потекли расплавленным золотом. Холодные синие тени протянулись по воде, по светлой ряби.

Его народ оживлялся на закате, в пограничное время меж светом и сумерками. Ускользающий свет менял их, тоскливых и пыльных, вечерняя прохлада придавала сил.

Трое парней играли на гранитной брусчатке в «Волны-ветер», строили немыслимые фигуры, выгибаясь так, как человеку и в кошмаре не приснится.

На почтительном расстоянии стояла стайка подростков, пялилась жадно.

Топорщились радужные перья спинных плавников, тускло блестела чешуя на боках и предплечьях. Один из троицы почуял пристальный взгляд, вывернул голову, оскалил в улыбке острые зубы

Ньет отвел глаза.

– Ты и впрямь сходил бы, Ньерито, будь ласков.

Озерка улеглась на живот, прогнулась колесом – босые ступни с темными когтями с легкостью опустились за плечи, утвердились на мостовой. Руки сложены под подбородком, раскосые глаза залиты изумрудной радужкой. Вместо волос – на голове светлый лебяжий пух клочьями.

– Он так гневался, вода на полпяди поднялась. Сходи, прошу.

– Ну ладно. Ты не переживай.

– Жалко его, – Озерка то ли чирикнула, то ли всхлипнула тихонько. – Сидит там один, весь белый свет ненавидит.

– Тут уж ничего не сделаешь, – мрачно сказал Ньет и сполз с парапета в реку, окунувшись с головой.

Голоса, смех и гортанный клекот в воде сразу расплылись, смешались в единый шум.

Мох засел в тупиковом отростке подземного водоотвода, куда свет отродясь не заглядывал с тех пор, как реку взяли в каменную оболочку. Под кирпичным выгнутым сводом лежала тяжелая, покрытая замшелой броней туша, упираясь спиной и хвостом в каменную стенку. Вода доходила аккурат до крошечных тусклых глазок.

Ньет прошел по пояс в воде, присел на каменный приступок. С волос, штанов и футболки текла вода.

Туша, облеченная зеленоватым свечением в темноте, чуть пошевелилась.

– Как дела по спасению мира? – прошлепала она.

– Привет, Мох. Все унываешь?

– Какого черта ты шляешься во внешний мир? Только нас позоришь. Мы не дружим с людьми. Люди лишили нас дома.

– Вы и с собой то не дружите, – Ньет фыркнул. – Знаешь, Мох, я не готов прожить остаток дней так, как ты – приклеившись задницей к стене и разлагаясь на слизь и водоросли. Все меняется, даже альфары это понимают.

– Альфары... ссссс....

– Так можно веками прятаться в канализации или развлекать зевак. Мутить воду. А потом сдохнуть.

– А ты что предложишь, Осока? Попроситься к людям? Вдруг не выгонят? Пустят в свои чистые дома, на мягкие постели? Не сссмеши меня.

– Нет... не предложу. Это очень тяжело – жить с людьми, – честно сказал Ньет.

Мох снова заворочался, пошевелил лапками-плавниками, капала вода, отдаваясь эхом под сводами.