Химеры Хемингуэя

Возможно, все так и продолжалось бы, совершенно безвредно, не напечатай одна из продающихся в супермаркетах газетенок — тех, что печально известны репортерами, присутствующими при каждом вторжении пришельцев, и хотя бы раз в год раньше «Таймс» публикуют известия об апокалипсисе, — фотографию Анастасии, изможденной, в обносках в шесть слоев; фотография сопровождалась сообщением неизвестного источника о том, что Анастасия, беременная внебрачным ребенком, пыталась покончить с собой. Мишель, разумеется, знала, что эти таблоиды стряпаются в кондиционированном офисном комплексе в Канаде, в тысячах миль от выбираемых ими мест журналистских преступлений. И ей доводилось лицезреть Стэси в гораздо худшем виде — совершенно довольную жизнью студентку. Но за прошедшие несколько месяцев Мишель вместе с широкой общественностью прониклась образом Анастасии, неотразимым настолько, что он почти вытеснил безалаберную и временами бестолковую девчонку, которую Мишель когда-то знала. Разве можно винить ее за ошибку? Этот образ стал одновременно убедительным (благодаря чутью Саймона) и вездесущим (благодаря прозе Хемингуэя), и, конечно, намного проще было принять его, а не настоящую личность. В конце концов, что осталось от Стэси, когда она променяла себя на другого, опубликовав под собственным именем «Как пали сильные»? Средства массовой информации просто распространяют то, что есть. В лице Анастасии Лоуренс, писательницы, телевидение обрело идеальный сюжет, а желтая пресса обеспечила ему превосходные декорации.

Но фото в газете потрясло Мишель, и то ли уверившись, что Анастасия действительно в беде, то ли вспомнив, кем Стэси была до начала всех ее приключений, то ли из-за какой-то сумбурной комбинации первого и второго — она сняла трубку и позвонила Саймону домой. Некоторое время поговорив с автоответчиком, она заговорила с Анастасией.

— Мишель, это я, Стэси, — сказал тихий голос на другом конце линии. — Я здесь. Я скучаю по тебе. Ты себе не представляешь.

Анастасия приоткрыла дверь в квартиру Саймона, запертую на цепочку.

— Это ты, — сказала она.

— Это я, — ответила Мишель, пристально разглядывая фрагмент девушки, выглядывающей из щели. Мишель не заметила ни рваных ран, ни шрамов, хотя неухоженный клубок волос и слои одежды могли скрывать бесчисленные телесные повреждения. — Можно войти?

— Наверное. — Анастасия захлопнула дверь, чтобы снять цепочку. Все это сопровождалось таким грохотом, будто она пыталась освободиться от кандалов. Она впустила Мишель. — Извини. Я еле до нее достаю, — сказала она, поднимаясь на цыпочки, чтобы вернуть цепочку на место.

— По-моему, необходимости нет. Посреди бела дня.

— Саймон говорит, безопасность никогда не бывает лишней.

Мишель пожала плечами и сама повесила цепочку. Прошла за Анастасией через прихожую и по коридору в гостиную.

Прежде чем благополучно усесться, Стэси уронила предложенное подруге кресло и хрустальную пепельницу. Она всегда была такая неловкая? И одежда — раньше она тоже напяливала на себя столько, что не разглядишь даже общих контуров тела? В другом конце комнаты свернулась в кресле Людовика XVI, прикуривает «Лаки Страйк» — она вполне могла оказаться беременной. Она могла оказаться кем угодно. В гостиной Саймона не было ответов. Была лишь девушка, которая хотела, чтобы ее звали Стэси, хотела быть чьей-то старой подругой.

— Я принесу нам чай, — сказала она Мишель. — Ты всегда его любила.

— Тебе помочь?

Но Анастасия уже вышла — шлейф сигаретного дыма и грохот из буфетной.