Химеры Хемингуэя

— Какую? Абсолютное отсутствие у нее личных амбиций? Я не верю в это, Саймон. Она не инженю. Она спала с профессором в колледже, поскольку думала, что он поможет ей с аспирантурой. Мы ее спасли — пускай считает, что ей повезло. Я не возражаю против этих ее шалостей в интересах рекламы, но будь я проклята, если позволю тебе поверить, что она просто вовремя явилась с «Как пали сильные» без малейшего представления о том, что у нее есть или что она может за это получить. Она хотела статуса МИССИС и кого-нибудь солидного, кто обеспечил бы ей респектабельность, которую не смог дать работяга-отец, и теперь она своего добилась. Но от этого она отнюдь не стала меньшей блядью. Она продала свою пизду за…

— Ты забываешь о том, Жанель, если будешь так любезна и дашь мне закончить, что я люблю Анастасию.

— Ты любишь ее такой, какой себе представляешь, но это не делает маленькую шлюху более…

— Прекрати, Жанель. Это бесполезно.

— Отлично. Люби ее. Очевидно, людям надо кого-то любить.

— Вот именно. Тебе самой не мешало бы попробовать.

— Я уже почти жалею эту тупую потаскушку.

— А я уже почти жалею тебя.

— Ну да, если ты вообще способен что-нибудь чувствовать.

— Да способен, неужели ты не понимаешь? Я люблю свою жену.

— Ее гонорар?

— Не ее гонорар. Это совсем другое.

— Тогда зачем тебе нужна я, Саймон?

— Я не могу справиться с ней один.

— Пять футов два дюйма — такая женщина для тебя чересчур?

— Сейчас нужно сделать кучу денег. Не знаю, напишет ли она когда-нибудь второй роман. Не знаю, насколько она стабильна.

— Поэтому ты просишь меня обобрать эту ненормальную, перед тем как ты выкинешь ее в помойку?

— Я прошу тебя помочь мне обеспечить будущее «Пигмалиона», у которого, как ты, возможно, помнишь, все еще долгов на четыреста тысяч и который, как ты, вероятно, тоже помнишь, по-прежнему является основным источником твоего дохода.

— Ты просишь меня обобрать ее ради моего собственного блага? Как мило.

— Это будет ради всех нас. Я говорил тебе, что случилось с ней в медовый месяц.

— Ты прав. Тебе действительно нужна моя помощь.

— Спасибо, Жанель.

— Начнем с управления продуктом.

— С книги?

— С девчонки. Ты считаешь, что она нестабильна, потому что однажды дал ей валиум для успокоения?

— Не только. Она слишком много пьет.

— Как и Эрнест Хемингуэй. Это американская традиция.

— Я видел, как она курила в ванной. От нее пахло табаком.

— Еще полгода назад она была заядлой курильщицей. Она бросила ради тебя. Вполне естественно, что она…

— И она слишком озабочена. Ей надо слишком много меня.

— Научись имитировать оргазм, Саймон. Женщинам это помогает со времен райского сада.

— Я не об этом.

— Нет, ты об этом.

— А если она захочет детей?

— Не давай ей отвлекаться. У нее есть задача. Ее задача — писать романы. Твоя задача — никогда не давать ей об этом забыть.

— А если она забудет?

— Тогда она, вероятно, захочет детей, и кто знает?

— Ты не хотела детей.

— И до сих пор не хочу.

— Это нормально?

— Я — не твоя проблема.

— Думаешь, Анастасия — это проблема?

— Ты не хочешь знать, что я о ней думаю. Ты уже чертовски ясно дал это понять, Саймон.

— Значит, мы установим ей срок для завершения нового романа.

— Мы навяжем ей срок, определенный издателем.

— Мы обеспечим ей тишину. Изолируем ее. Удалим из ее жизни всех остальных, все средства информации.

— И людей типа Мишель. Она может вбить Анастасии в голову что угодно.

— Мы должны подготовить ее к жизни в обществе.

— То есть ты все еще хочешь хвастаться женой-писательницей?

— Ради галереи.

— Отчасти в этом ее ценность, — признала Жанель. — Мы это сможем, если я буду надзирать.

— Она тебе не нравится.

— Мне большинство людей не нравится. Я похожа на тебя, Саймон. Меня привлекает успех.

Саймон слез со столика, где просидел почти всю ночь. Накинул пиджак. Пересек комнату и посмотрел через щель в задернутых шторах на небо Нью-Йорка в свете нового дня. Сорока этажами ниже люди брели на работу, взвалив на плечи тяжесть новой недели. Солнце достигало их только молвой, что разносилась по отражениям в стеклянной коже небоскребов Парк-авеню.

— Думаешь, она уже проснулась? — теперь уже шепотом спросил Саймон у самого уха Жанель.

— Еще есть время, — сказала она.

— Я лучше проверю, — сказал он.

Она пожала плечами, но он уже возился с задвижками и цепочками на закрытой двери.

— Делай что хочешь, — сказала она. — Можешь меня не слушать.

Он сделал так, и он так не сделал. Он пошел к жене. Сдвинув в сторону табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ», которую повесил, уложив Стэси в постель, и открыл дверь своим ключом. Подошел на цыпочках.

Спит. Две таблетки аспирина на ночном столике, там, где он их и оставил. Стакан воды, полупустой. Она пила. Слышала что-нибудь?

— Анастасия? — спросил ее муж, не приближаясь. Потом ближе, чтобы не услышала Жанель: — Ты не спишь?

— Где… — спросила она слабым, непослушным после сна голосом. — Где твои туфли?

Несмытый макияж склеил ее губы, ее веки. Саймон принес теплую махровую мочалку из ванной. Наполнил стакан.

— Давно не спишь? — спросил он.

— Не помню. Где твои туфли?

Саймон вытер ей мочалкой лицо там, где она пропустила.