Химеры Хемингуэя

Так пришли в голову несколько идей — одной из которых было пригласить Мишель на чай, — но ужасающее большинство увиденного, что не требовало участия детей, потребовало бы как минимум участия Саймона, а это представляло собой проблему из области логистики, поскольку он редко бывал дома и она неизменно спала в те несколько ночных часов, которые они проводили под одной крышей. Что оставалось? Те обитатели соседних квартир, что жили одни, бывали дома чуть ли не реже Саймона. При этом они смотрели телевизор (этого она делать не могла с тех самых пор, как, включив ящик, узрела там собственное лицо), ели полуфабрикаты (это она делала ради внешнего антуража и без всякого удовольствия), мастурбировали (это она делала ради ностальгии и без всякого успокоения) и спали (это она прекрасно делала и без внешнего стимула). Но, как ни странно, одного не случалось ни с одиночками, ни с парами, ни в семьях с детьми — никто никогда не читал книг.

Анастасия тоже забросила чтение на такой срок, который, несомненно, ужаснул бы ту, кем она была раньше. Читала она только «Как пали сильные» — дабы изучить книгу еще подробнее, ради себя самой провести исследование, которое хотела сделать своей работой до того, как присвоила объект этого исследования. Это означало следовать всем ссылкам в книге и прорабатывать темы, а также — что было намного важнее для нее — понять обстоятельства, в силу которых рукопись из рук Эрнеста Хемингуэя попала в руки к ней, словно это знание могло дать ей власть исправить ошибку. В итоге она узнала о наследстве Саймона даже больше, чем знал он сам, но чтобы хоть с чего-то начать в те первые недели, она углубилась в историю разъездов писателя, желая понять, что свело воедино силы, которые в конечном счете определили направление жизни Хемингуэя — и ее собственной.

Но даже это случилось позже. Анастасия достала из-под пепельницы свой экземпляр «Как пали сильные», ободранный, в пятнах, покоробившийся от пролитого виски. Открыла. Карандашные пометки, сделанные ее рукой, змеились на полях, вычитывались между строк. Она пролистала страницы до первой, откликнувшейся на ее прикосновение. Не глядя, она процитировала ее, словно отче наш.

Кто бы рискнул навестить Анастасию? Когда она бывала где-нибудь с Саймоном, все толпились вокруг, стараясь подобраться ближе. Ее слова обсуждались повсюду, а один ее небрежный жест мог иметь катастрофические последствия для положения в обществе человека, с которым она была едва знакома. Но она со всеми была едва знакома — такова печальная правда, и даже те, кого она знала, понятия не имели, как ее воспринимать. Люди не заглядывали к Анастасии в гости, ибо такая мысль просто не приходила им в голову. Она была как персонажи из телевизора: вы можете холить и лелеять их больше собственных домочадцев, но, выключив питание ящика, не переживаете, что кого-то заткнули. Позже у людей появятся причины избегать Стэси из опасения, что она разрушит их представление о ней, но, думаю, в тот период ее читатели, помимо смутного осознания, что она ежедневно часами трудится над новым шедевром, даже вообразить не могли, что над ней властны законы времени и пространства. Вообще-то сомневаюсь, что даже Саймон допускал тогда ее земное бытие.

xii

Я достаточно уверенно описываю эту часть истории Анастасии, потому что в то время оказался, как это часто со мной случается, практически всеобщим доверенным лицом. Я об этом не просил; сомневаюсь, что попал бы — совершенно незаслуженно — в такое привилегированное положение, выкажи я хоть малейший интерес. Я не такой уж привлекательный слушатель, мне не хватает сочувствующего вида Мишель. Но, быть может, именно из-за этого я кажусь нейтральным. Невидимым. Я был в известном смысле противоположностью Анастасии, воплощением анонимности.

Так случилось, что Саймон пригласил меня на ланч в тот день, когда Мишель навещала Анастасию. Думаю, он не знал об их планах. Он просто позвонил мне в начале первого — видимо, клиент в последнюю минуту отменил встречу и Саймону не хотелось упускать заказанные места — и спросил, есть ли у меня какие-то планы на ланч. Когда я сказал, что свободен, это скорее застало его врасплох, чем порадовало, хотя вряд ли он думал, что я занят. Очевидно, он позвонил мне, не задумываясь о последствиях. Чувствуя, что эти последствия могут заставить его задуматься.

— Я хочу обсудить с тобой детали «Посмертного предложения», — сказал он в качестве предисловия, пожимая мне руку. Брак не изменил Саймона. Он не набрал положенных десяти фунтов и не носил кольца. Безукоризненный в черном на черном, Саймон каким-то образом существовал вне времени, лишь старя всех вокруг.