Химеры (СИ)

— Очень сильное благословение, — виновато пробормотал он в свое оправдание. Впрочем, Амарела не возражала.

— Я так весь сотрусь, — хмыкнул Кав парой часов позже. Они сидели на кровати, замотавшись в простыни, и подъедали остатки ночного пиршества, позорно запивая их остывшим чаем и степлившимся шампанским. Амарела лирично положила обритую голову на Кавеново татуированное плечо. Ушам и затылку было непривычно прохладно. — Ничегошеньки от меня не останется, прекрасная госпожа.

Амарела пожала плечами и сунула в рот ложку икры.

— Я считаю, что сплю и мне все снится, — честно сказала она, перебирая гренки в серебряной вазочке. — В здравом уме я бы никогда не легла бы в постель с Макабрином. То есть… ну… столько раз.

— Нет, никаких снов, ты что, — обеспокоился Кавен. — У меня завтра вылет. Я не хочу пропустить эту великолепную войну. Полеты над побережьем, сильный противник. Уа-а-ау… черт, челюсти вывихиваются.

В комнате витал тонкий аромат роз, маргерийской выпечки, слабо пало порохом — откуда? Кавов пистолет спал в кобуре на спинке стула, вычищенный и сверкающий, отражающий солнечные лучи по стенам, затянутым узорчатыми шпалерами. В приоткрытую фрамугу втекал ветер.

— Мне все снится. Снит-ся.

— Отличное оправдание чему угодно.

Кав откинул простыню, прошелся по комнате, заложил руки за голову. Потом посмотрел через плечо — его профиль четко выделялся на фоне солнца, казался черным, а коротко стриженые волосы — совсем белыми.

— Я бы хотел внести ясность, — сказал он просто. — Двадцать второго июня пришел приказ от моего короля и повелителя: вышибить Лестан с Южного побережья. Вот только приказов было два. Гласный и негласный.

Аромат роз усилился невыносимо.

— Негласный? — искорки все еще вспыхивали.

— Найти тебя и по возможности ликвидировать. Лавенгам удобнее сейчас оплакивать гибель королевы от рук гнусных лестанцев, чем договариваться с живой и строптивой. Они не уверены, что ты выжила, но если уж… Потом я узнал, что Принц-Звезда выпустил тебя из крепости. Но свой приказ король не отменил.

— Ты меня узнал…

— Да, так вышло, что с приказом пришли и фотографии — разные, неофициальные тоже. Передают, что в Катандеране настоящее светопреставление, Полночь прорвалась. Вернулся древний, как мары знает что, Анарен Лавенг. Нас перебросили сюда аккурат в тот день, я не успел поучаствовать.

Амарела подумала, что надо встать, но ноги не держали, и она осталась сидеть, безучастно глядя на хромированную рукоятку, торчащую из кобуры.

Анарен Лавенг. Надо же.

Сплю, сплю, сплю.

— Ну ты что же… это, выполняй приказ, — пробормотала она.

Макабрин повернулся, поглядел на нее, сдвинув брови.

— Я так разумею, мой король отдал мне преступный приказ, прекрасная госпожа, — сказал он чопорно. — Я его выполнять не намерен.

— Тогда штаны надень. Нельзя перед королевой без штанов.

Ей вдруг стало очень холодно, рейна закуталась в простыню по горло, обхватила себя за плечи.

— Мне ведь в Катандерану надо, Кав. — сказала она тоскливо. — Это ведь я во всем виновата. Только я, и никто другой. Я сделала, мне и расхлебывать. А ты летишь в Марген дель Сур, и ничего я не могу поделать, и никто ничего поделать не может…

Кавен подошел, сел рядом, притянул ее к себе.

— Я постараюсь как-нибудь… ничего там не курочить, — пообещал он неуверенно.

На залитой солнцем улице за окном безмятежно играл оркестр.

Эпилог первой части

Русалка скользила с волны на волну, бросив ладони навстречу свету, плечами и спиной ощущая темный холод донных токов, грудью и животом — солнечную ласку поверхности.

Море покачивало ее, колебались ленты рук, зеленоватые волосы ореолом расплескались далеко по частой волнистой ряби. Блики и полутени пошевеливались, таяли, словно обрывки сна.

Русалка умирала.

Она не умела ясно мыслить, поэтому не знала — отчего. Море растворяло ее, как обломок душистого мыла, оброненный с проходящего мимо корабля. Прозрачные пальцы и бледный веер хвоста исходили мелкими пузырьками, море разъедало тонкую пленку плоти, соединяя прохладную кровь русалки со своей, солоноватой и плотной. Жгучей, как стрекала медузы.

Корабль. Медуза. Обломки.

Слишком сложно для фолари.

Она шевельнула губами, но голос ее покинул. Легкие уснули, утомившись долгим ожиданием рассвета.

Волны полоскали тело, выбелили, как забытую в воде ткань, обкусали краску с губ и щек, глаза утратили синеву, бездумно таращась в распахнутое небо. Нечеткие очертания женского силуэта распались серой пеной, клочья некоторое время плыли согласно, но потом волны разметали их.

Текучая вода рассказывает обо всех, кто когда-либо нес ее толику в своих жилах. Текучая вода разговаривает в твоей крови, и тысячи смертей и жизней равно обрывочны и подробны, и где среди них искать истинно твою жизнь и смерть? Которая из них твоя память, привязанность и любовь?

О фолари говорят, что они не помнят ни зла, ни добра, ни обещаний, ни друзей своих. И даже имени своего иногда не помнят.