Химеры (СИ)

По другую сторону дорожки, в глубине сиреневых кущ, опоясанный розовыми деревьями, окутанный ореолом электрического света, стоял памятник из темной бронзы. Человек в длинном тяжелом плаще — строгое, лишенное возраста лицо, на поясе меч, на голове корона. На левой руке держит сокола, в правой — книгу, а у ног его сидит кошка. «Халег Мудрый» — надпись на постаменте.

Некоторое время он топтался напротив памятника, поджимая пальцы в отсыревших ботинках. Вглядывался в темную бронзу. Все Лавенги на одно лицо, подумал он. Если видел одного — видел всех.

Но ведь нельзя сказать, что смотреть не на что!

Он вернулся на дорожку и наконец пересек площадь вместе с толпой спешащих с работы людей.

Площадь замыкали два здания, глядящие друг на друга через неширокое устье улицы. Табличка на углу: «Семилесная, 104», и он с запозданием догадался, что это, должно быть, улица Семи Лестниц, объединявшая когда-то все три яруса Катандераны — от королевского дворца до Портовых ворот.

Высоко над улицей в нишах со статуями и на ложных балкончиках скорчились фигурки в мокрых одеждах, он уже не раз видел их на городских крышах и карнизах. Они торчали на верхотуре даже сейчас, под ливнем, на скользких узких выступах. Часы неподвижности, все тело затекло, одно неловкое движение… Невод Холодного Господина, конечно, выловит глупцов, но этого ли вы ожидали, дети?

Вспышка, лиловый зигзаг прожег небо, на миг пригасив полыхание алых букв «Плазма-Вран» на соседней крыше. Придерживая шляпу, он два раза сморгнул заливающие глаза струи, прежде чем гром настиг молнию.

Песий Двор, вдруг узнал он. Это здание, под огромной пламенной вывеской — перестроенная до неузнаваемости бывшая резиденция ордена перрогвардов в столице, в просторечии Песий Двор.

Бывшая инквизиция.

Он перевел взгляд на пустое крыльцо из темного гранита, на высокие двери, на ряды забранных жалюзи окон — и поежился невольно. Кто-то смотрел на него из сотни оконных проемов — словно сквозь прищуренные веки. Не стоило дожидаться, пока этот кто-то присмотрится повнимательнее.

Он натянул шляпу поглубже, ссутулился и поспешил прочь. Улица Семи Лестниц поднималась вверх, через полсотни шагов он услышал сквозь шелест шин и шорох дождя прерывистые автомобильные гудки. На проезжей части, как мокрые жуки, столпились машины, и человек, перепоясанный белыми ремнями, загораживал им дорогу и направлял их, одну за другой, в узкий переулок.

Еще дальше, на тротуаре, у решетки трехэтажного особняка и прямо посреди улицы, под зонтиками стояли люди, много; сквозь дождь не посчитать, но не меньше пары сотен. Они держали на палках щиты и длинные провисшие полотнища с потекшими кое-где буквами. На щитах, обрамленных мокрыми цветами и облепленных лентами, летел по синему полю увенчанный семью звездами крылатый корабль — исконный герб Нурранов, высоких лордов Южных Уст.

«Братья, не забывайте свое родство!», «Рука дружбы или кулак агрессора?», «Вместе — сильнее!»

Он постоял немного, потом сквозь толпу двинулся к кованым воротам особняка, бормоча извинения и подныривая под чужие зонты. У ворот, на каменном домике привратника, прочел медную табличку: «Эмбахада Марген дель Сур, посольство Южного Берега».

За решеткой зеленел газон, росли стриженые кусты, а за ними виднелся аккуратный портик, белые колонны и уютно светящиеся окна посольства.

Там, за белыми занавесками, в теплых светлых комнатах что-то происходило. Он запоздало понял, что его притянуло сюда, зацепило краем и подволокло — через весь город, словно собаку на поводке.

В груди с левой стороны похолодело, потянуло тяжко. Отозвалось во всем теле тоскливой обморочной дрожью. Он зажмурился, крепко прикусил изнутри губу, не почувствовал боли. Соленая жидкость, просочившаяся сквозь зубы, показалась ему ледяной, как вода Полуночного моря.

Он схватился за решетку, чтобы не упасть. В груди тянуло, тянуло, мучительно и тяжело, словно пудовую гирю вытаскивали из него наружу. Не столько больно, сколько муторно. Он глубоко вздохнул, попытался выпрямиться.

Кто-то тронул его за плечо. Обернулся с трудом, увидел чужую тонкую руку с мелкой жестяной чашкой, окаймленной винтовой резьбой; в чашке колыхалась темная парящая жидкость.

— Глотните чаю, — сказала незнакомая женщина. — Вы же без зонтика, промокли насквозь, воспаление легких схватите. Вас, похоже, знобит.

Он мотнул головой, не поднимая на женщину глаз, но чашку взял — и тут же расплескал половину себе на рукав.

Чай оказался горячим, очень сладким и обильно сдобренным алкоголем.

— Идите домой, — сказала незнакомка, забирая чашку. — Неизвестно, когда она приедет. Может, останется ночевать во дворце. Всю ночь тут стоять — окочуриться можно. Идите домой.

Он снова мотнул головой, не зная, что сказать, и не желая знакомиться с женщиной ближе.

— Я привычная, — голос женщины доносился как бы издалека. — В войну на баррикадах дежурила. А тогда не май был, ноябрь. Но май тоже, знаете ли, не сахар. Ночью будет очень холодно. — Пауза. Сквозь вату в ушах — отрывистые автомобильные гудки. — О! Глядите-ка, дождались!