Аня же старалась делать вид, что ничего не произошло. Ей было известно чуть меньше, чем Фане, но и влезать в какие-то подробности она, мягко говоря, не стремилась. Она приносила после школы домашку, чтобы мы могли вместе ею заниматься. И просто игнорировала тот факт, что всего сутки назад она помогала мне снять окровавленную блузку. Я была искренне благодарна своим подругам за их заботу в течение этих двух дней, но больше я была благодарна за их понимание.
***
Звонок в дверь раздался так внезапно, что сумел вырвать меня из потрясающего сюрреалистичного сна, которому позавидовал бы даже сам Дали. За окном темно. Который же сейчас час? Стягиваю с тумбочки часы и тяжело вздыхаю. Одиннадцать вечера. Кто мог к нам прийти на ночь глядя? Сначала я решила, что мне просто показалось, но, прислушавшись, я обнаружила до ужаса знакомый голос, доносящийся из коридора.
— Спит еще?
— Да, пошли. Поговорим, — похоже, мой брат пригласил гостя на кухню.
Засунув руку под подушку, я схватила телефон, поморщившись от боли, и, разблокировав экран, обнаружила одно непрочитанное сообщение, отправленное вчера поздно вечером:
«Завтра перевязка. Надеюсь, у тебя есть достойное оправдание твоей безответственности».
Он пришел сюда. Если гора не идет к Магомеду…
Надо было позвонить. Почему я этого сразу не сделала? Весь предыдущий день этот вопрос не давал мне покоя, и я так и не смогла придумать хотя бы одной адекватной причины, которая сошла бы за достойный самообман. Это не сложно, просто взять и набрать номер своего преподавателя по химии, пару секунд послушать гудки в трубке, а потом просто сообщить, что пока еще жива. И все. Потом можно положить трубку. Почему же тогда, Дмитриева, ты не позвонила ему?
Ответ настолько очевиден, что его было ужасно сложно игнорировать.
Потому что я боялась. Я не хотела чувствовать трепет сердца в своей груди. Я боялась увидеть его хмурый взгляд в своем воображении, то, как он устало трет переносицу двумя пальцами. Я боялась вспомнить тот зимний вечер его дня рождения. Или снова перенестись в невесомую негу его теплого дыхания.
Я боялась услышать его голос, потому что так отчаянно в нем нуждалась.
И сейчас, понимая, что химик сидит у нас на кухне и, скорее всего, ругается с моим братишкой, разум окончательно отказался воспринимать всю эту нелепость, которая творится в моей жизни. Надо же было ввязаться во все это!
Шипя и ругаясь, сползаю с кровати и, натянув поверх ночнушки растянутый свитер, тихо, на носочках, направляюсь в сторону кухни. Любопытство — не самая лучшая человеческая черта, но она присуща каждому. И я — не исключение. Все женщины ведь до ужаса любопытны! Не будем же расстраивать статистику…
Прислонившись к стенке, замираю в коридоре, стараясь прислушаться к разговору, и невольно ежусь от сквозняка, лизнувшего голые ноги. Надо было нормально одеться. Дмитриева, бестолковщина…
— … не отговорил, — голос Лебедева спокоен. — В чем я действительно виноват, так это в том, что не выдал ей шокер.
— Да, — задумчиво подтвердил Леша. — Но больше такого не повторится.
— Даю слово.
Все. Значит, наши совместные смены закончились. А на память о моих авантюрах мне останется длинный шрам на животе с восемнадцатью проколами. Черт бы побрал того пьяного упыря…
Звук чиркнувшей зажигалки, и сквозняк по ногам хлестнул еще сильнее. Из кухни потянуло табачным дымом. Вот тут-то я себя и выдала, рефлекторно закашлявшись.
— Дмитриева, как самочувствие?
Стыдливо приоткрываю дверь, с досадой думая, в каком чарующем виде предстану сейчас перед учителем: заспанное лицо, растрепанные волосы, которые не встречались сегодня с расческой, растянутый серый свитер, из-под которого виден край тоненькой ночнушки, недостающей до колен. Именно на них, кстати, и упал взгляд химика в первые секунды, пока он, отвернувшись, не затянулся сигаретой.
— Сказочное, — отвечаю, застыв на пороге. — Смотрю, обошлось без жертв? Смогли найти общий язык?
— Твой брат сговорчивее, чем ты, — замечает Дмитрий Николаевич, насмешливо смотря в мое лицо.
— В семье не без урода, — буркаю я в ответ.
— Как самокритично! — улыбается химик и, снова скользнув взглядом по моим коленкам, усаживается за стол.
— Чего стоишь, макак, садись, — Леша повернулся к холодильнику, а я, глубоко вздохнув, чтобы ни в коем случае не показать, что мне больно, сажусь напротив химика, стараясь игнорировать его наглый смешок по поводу моего «погоняла». Лучше бы я вообще из комнаты не выходила. — Чай? Кофе?
— Потанцуем, — не сдержавшись, злобно бросаю я. — А меня Машка перевязать не может?
— Нет, Маша на сутках, — отвечает брат, наливая заварку в большую кружку.
— Тогда пусть завтра перевяжет.
— Завтра поздновато уже будет. Два дня… — протянул Леша задумчиво.
— Тогда перевяжи ты! — я скрещиваю руки на груди, но тут же морщусь от боли из-за неосторожного жеста. Химик все это время насмешливо наблюдает за мной, и, признаюсь честно, от этого проклятого взгляда мне не по себе.