Разозлившись, я ударила по воротнику, заодно задев и себя, и зажмурилась, а потом, медленно раскрыв глаза, снова посмотрела в зеркало. Лицо какое-то сероватое от бессонной ночи. И мешки под глазами. Я облизнула сухие губы, открывая левой рукой холодную воду и зачерпывая ее в ладони, с удовольствием умыла лицо, после чего снова взглянув на свое отражение.
Бодрости умывание холодной водой не особо придало. Теперь я выглядела не только опустошенной и уставшей, но еще и мокрой. Во вчерашней блузке с помятым воротником, застегнутым на все пуговицы под самое горло.
Под самое горло.
Не обращая внимания на дрожащие руки, я нервно расстегнула первые три пуговицы и обхватила ладонями шею. Надо же, я всегда ходила в школу в застегнутых наглухо блузках, рубашках, с аккуратным пучком на голове или, на худой конец, с высоким хвостом на затылке. И только сейчас у меня появилось ощущение, что с моей шеи будто сняли петлю. Лишь шов на боку ныл какой-то приглушенной болью, но, кажется, я к ней уже давно привыкла…
— Димон, ты долго копаться будешь? — в туалет заглянула Фаня. — Ты чего? Вообще спать ложилась?
— Нет. Я сегодня лягу, — ответила я, с трудом отрывая взгляд от своего отражения.
— Да зачем сегодня, когда можно отложить до завтра? — с сарказмом пробурчала она. — Читала с фонариком под одеялом?
— Можно и так сказать, — вяло отозвалась я, а потом распустила свой привычный пучок на голове, растрепав рукой волосы.
— Димон, ты меня пугаешь, — покосившись на мои распущенные волосы, проговорила Фаня.
— Мне и самой страшно, — на полном серьезе ответила я и вышла из туалета, направившись к кабинету географии.
Весь день, с самого утра мне казалось, что вокруг слишком мало кислорода, что воздух слишком разрежен, что меня душат, душат… И только сейчас, к концу третьего урока, до меня дошло, что меня просто душили невыплаканные слезы. Возможно, надо было все-таки дать волю своим чувствам. Или воспользоваться предложением Дмитрия Николаевича и поехать домой? Да, точно. Запереться там, в комнате, и тихо сдохнуть.
Сегодня я в полной мере ощутила, что значит, «отвисать» на уроках. И хоть у меня это выходит невольно, совсем не так и не по тому поводу, как у моих некоторых одноклассников, в целом, это дело достаточно занимательное. Присутствовать на уроке и отсутствовать в этой реальности одновременно. Хотя, кого я обманываю? Не «невольно», а «специально». Я абсолютно осознанно тараню взглядом школьную доску, мысленно находясь в состоянии где-то «между небом и землей». И ни обеспокоенные взгляды учителей в мою сторону, ни редкие комментарии одноклассников по поводу моего внешнего вида не смогли вывести меня из этого состояния. Казалось бы, всего-то пуговицы под горлом расстегнула, а какой этим вызвала резонанс…
Старательно обводя правильные варианты ответов в предложенном тесте, я закончила его раньше других и, сдав листочки, сложила руки на парте, положила на них голову и сама не заметила, как заснула.
— После двадцати пяти вслух.
— Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь… — раздавался в моей голове голос Дмитрия Николаевича, делающего массаж сердца девушке, лежащей на асфальте. — Тридцать.
— Марина! Да е-мое! — кто-то остервенело тряс меня за плечо. — Какие магистральные?! Ты что, бредишь?
— Что? — не поняв о чем речь, переспросила я. А в голове все еще звучал голос Лебедева: «На магистральных пульса нет».
— В столовую, говорю, пойдешь? — Исаева наклонилась ко мне, с сомнением оглядела мое лицо. — Кто-то, походу, нуждается в родительском контроле! Ты без них стала похожа на торчка!
— Как будто ты знаешь, как они выглядят, — буркнула я.
— Как будто ты знаешь, — отозвалась Исаева.
В столовой во мне пробудился какой-то зверский аппетит. Я смела обед за считанные минуты и, выпив один стакан с чаем, отправилась за вторым, прихватив еще в буфете пару калорийных булочек. На какое-то время мне даже стало казаться, что я смогла немного отвлечься. Но это было ложное ощущение. Лениво пережевывая булку и вполуха слушая, как Фаня декламирует предстоящий параграф по химии, я вдруг поймала себя на мысли, что меня сейчас стошнит.
«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…»
— Господи, да вы заколебали со своим видео! — голос Ани снова вернул меня в реальность. — Иди, поснимай, как тетя Инна суп варит, и в интернет выложи! Химик узнает, голову всем оторвет! Из-за вас у всех проблемы будут!
— Трусиха! — ответил ей Толян. — Че смотришь?! — это уже было обращено ко мне.
— Любуюсь, — не задумываясь, ответила я. — На глаз твой красивый.
— Дмитриева, ты когда-нибудь договоришься! Землю жрать будешь! — чуть наклонившись ко мне, прошипел в ответ Степанов. Но страха почему-то эти слова во мне не вызвали. Наоборот. Страшно захотелось его поддеть побольнее. Раззадорить. Разозлить. Мое сердце ускоренно заколотилось, а губы тронула легкая усмешка.
— Ты всем девушкам угрожаешь? Или у меня особые привилегии? — понятия не имею, кто тянул меня за язык.