Химик (СИ)

— О май гад! — возмущается Мансур в ужасе. — Что, чёрт побери, с тобой случилось гад такой?

Говорил вам, что это не настоящий я.

Мой рот ему не отвечает. У меня нет сил. Просто оставляю дверь открытой возвращаюсь к лежбищу, и падаю лицом вниз на диван. Он уютный и тёплый, но жёсткий кожаный.

Несмотря на то, что моё лицо зарыто в подушку, я чувствую, как друзья медленно заходят в квартиру. Представляю шок на их лицах при виде её состояния. Выглядываю из своего кокона и вижу, что моё внутреннее зрение не ошиблось.

— Кир? — я слышу его вопрос, в этот раз один простой слог пронизан беспокойством. Затем он снова недоволен.

— Господи, Андрюха, почему ты не позвонил мне раньше? Как ты мог это допустить?

— Я не видел его, Лев! — быстро говорит Андрей. — Приходил каждый день. Он не открывал мне. Павел Кириллович уверил, что с ним все в порядке.

Чувствую, как диван прогибается под ним, когда он садится рядом со мной.

— Кир? — мягко говорит. Да, Мансур очень хороший друг, ценит дружбу, так как знает каково быть одиноким.

Его голос наполнен волнением, он напоминает мне мою бабушку. Когда я был ещё мальчиком и болел, она заходила в мою комнату, неся на подносе горячий чай и суп. Катерина целовала мой лоб, чтобы проверить, горю ли я из-за температуры. С ней всегда чувствовал себя лучше. Мои закрытые глаза начинают слезиться от воспоминания. — «Не правда ли я размазня?»

— Я в порядке, нефтяник, — говорю ему, хотя не уверен, слышит ли. Мой голос теряется в сладко-пахнущей подушке. — У меня грипп.

Слышу, как открывается коробка из-под пиццы, и раздаётся грубый мат по мере того, как по комнате от контейнера разносится запах испорченного сыра и колбасы.

— Не совсем подходящая диета для больного гриппом, братишка.

Слышу, как гремят бутылки из под коньяка, и шуршит прочий мусор. Понимаю, что он начинает прибираться в этом бардаке. Меня радует, что не единственный зациклен на чистоте.

— Тут явно что-то не то! — он делает резкий вдох, и, судя по вони, которая смешивается с запахом испорченной пиццы, полагаю, только что открыл коробку с мороженным трёхдневной давности, которая оказалась не настолько пустой, как мне думалось до этого.

— Химик, — он трясёт моё плечо.

Сдаюсь и поднимаюсь, чтобы сесть, стирая с глаз усталость по ходу дела.

— Поговори со мной, — просит он, — что происходит с тобой? Что случилось?

При взгляде на обеспокоенное лицо моего друга я чувствую, как память уносит меня на неделю назад. И, как и в тот день, горькая, как желчь, правда, вырывается из груди.

— Это наконец-то случилось.

— Что случилось?

— То, чего ты желал мне, — шепчу я. — Я влюбился и теперь страдаю.

Я поднимаю взгляд и вижу, как растягиваются его губы в ехидной улыбке. Это то, чего он всегда для меня хотел.

Он никогда не одобрял мой стиль жизни и не мог дождаться, когда же я остепенюсь. Найду кого-то, кто будет обо мне заботиться. Даже помолвка с Джен его не впечатлила, он чувствовал своим арабским нюхом, что с этой стервой, что-то не так.

Но я говорил ему, что этого никогда не будет, я никогда не влюблюсь — это не то, чего мне хочется. Зачем приходить с книгой в библиотеку? Зачем приносить песок на пляж? Зачем покупать корову, если молоко мне достаётся бесплатно?

Улавливаете картину?

Так вот, я смотрю, как на его лице появляется улыбка, и тихим голосом, который и сам не узнаю, говорю:

— Но не могу быть с любимой… Я не… Я должен жениться на Джен. Она узнала информацию и шантажирует. Я не могу допустить скандала, он сильно навредит Маше, а я и так испортил ей жизнь.

Штормовые волны разносится по лицу моего друга, как виски пролитый из бокала по столу. Он мрачнеет на глазах, а следом, во взгляде, появляется решимость. Потому что Мансур всё всегда исправляет. Он может прочистить канализацию, залатать потрескавшуюся стену, вывести пятно с ковра и пришить пуговицы. Я уже знаю, что в этот момент крутится в его голове: если его друг разбит, он просто склеит по мелким кусочкам заново.

Хотелось бы мне, чтобы всё было так просто. Но мне кажется, что даже весть клей Супер Момент на свете не сможет склеить моё сердце и душу.

Я не говорил, что я ещё и немного поэт?

— Окей. Мы можем всё исправить, Кир. Я уже давно знаю про тюрьму, и что ты был адвокатом отправившим ее туда. Твой отец мне все рассказал, когда увидел твою реакцию на Машу, он думал, что ты играешь с ней, а она ему дорога, так как дочка любимой женщины, и ему потребовалась моя помощь. — Таким серьезным нефтяника видел впервые, и его слова удивляют. Мои брови ползут вверх от услышанного, а в груди закипает гнев на друга, сжимаю кулаки, чувствую, как натягивается на них кожа до треска и выступают паутины сосудов, по которым несется чертовски скоростной поток лавы. А он продолжает успокаивающе говорить: