Химмельстранд. Место первое

Леннарт и Улоф некоторое время смотрели друг на друга, затем Улоф многозначительно поднял бровь, а Леннарт вздохнул и сказал:

– Ну… есть кое-что.

Улоф оперся на плечо Леннарта, встал и пошел в кемпер. Леннарт исподтишка посмотрел на Петера и сказал Улофу в спину:

– Половину, ладно?

Улоф, не оглядываясь, поднял руку – пожелание учтено.

Леннарт удовлетворенно кивнул и повернулся к Петеру.

– Ты уж извини за скупость, но это у нас… ну, как субботнее лакомство.

– Что это?

– Да что это я… откуда тебе знать. Короче, у нас пакетик «Твиста». – Леннарт выглядел очень смущенным, даже начал для вида ковырять пушистую землю вокруг чуть поникшего кустика герани. – По пятницам. У нас вроде… ну, вроде праздника.

У Петера чуть не навернулись слезы.

– Простите… тогда не надо. Спасибо огромное… Как-нибудь обойдется.

– Нет-нет. Сделаем так. Нам-то что? По одной ириске вместо двух – все одно праздник, если уж на то пошло.

Слезы Петер поборол, но в горле остался ком. И он знал название этому кому: потеря. В детстве пакетик «Твиста» – надо же, именно «Твиста» – был для него желанным сокровищем, которое стоило дожидаться целую неделю. И как потом взамен этому пришли куда более дорогие и изысканные удовольствия, которые не давали и сотой доли того счастья и наслаждения, как эти незамысловатые тянучки. И он это счастье потерял. Потерял то, что Леннарту и Улофу удалось сохранить на всю жизнь.

– Не хочу лезть в твою жизнь… но вид у тебя какой-то грустный… – тихо сказал Леннарт. – С чего это?

Внезапный импульс: рассказать все. Если бы на месте Леннарта был Улоф, он бы так и сделал. Леннарт… он казался более толстокожим. Петер только покачал головой – ничего, мол, не грустный, хотя и веселиться особенно не с чего. Постарался легкомысленно улыбнуться и подумал: Ничего нет, а поле бесконечно.

Пакетики «Твиста», память о пакетиках «Твиста», и те чувства, которые вызывает память о пакетиках «Твиста», – вполне достаточно, чтобы сделать вывод: в основе своей ничто в жизни не имеет ровно никакого значения. Поле бесконечно.

Петер выпрямился и взял протянутый Улофом полиэтиленовый пакетик с ирисками. Штук десять-двенадцать.

– Надеюсь, поможет, – только и сказал фермер и опять опустился на корточки.

– Спасибо огромное, – сказал Петер и полез в задний карман брюк за бумажником, но Леннарт скорчил гримасу и предостерегающе поднял руку.

– Не смеши, – сказал он. – Ты за кого нас принимаешь? И, кстати, что нам делать с твоими деньгами? Здесь-то?

Петер убрал руку. Тем более что сообразил: у него и бумажника с собой нет – лежит в кемпере. Посидел немного, глядя, как фермеры аккуратно сыплют семена укропа в самую маленькую из трех ямок.

Слаженные и синхронные движения… Когда они закончили, Петер не удержался:

– Извините, я тоже не хочу лезть в вашу жизнь, но… как это получилось, что вы отдыхаете таким образом?

Леннарт и Улоф переглянулись непонимающе, и Петер почувствовал, что мысль надо развить.

– Я имею в виду… довольно необычно.

Зря спросил. Испортил хорошую, трогательную минуту. Он же прекрасно знает, насколько щекотливым может быть подобный вопрос.

Но нет. К его облегчению, ответ Леннарта прост, но от того еще более необычен.

– Ну… так вышло, что наши жены, Ингела и Агнета, поехали вместе отдыхать. На Канарские острова. А потом вернулись и через неделю усвистали. Обе усвистали.

– Усвистали? – Петер впервые слышал такое выражение.

– Ну да. Должно быть, договорились там, на пляже. И решили, что так им лучше. И усвистали. Не вместе, а кто куда.

– Семь лет назад, – вставил Улоф.

– Но… как же это можно – просто так взять и усвистатъ? Так ведь не делают…

– Не. Не делают. А они сделали.

– И мы остались одни, – продолжил Улоф, – и потихоньку поняли… как бы получше сказать? Поняли, что незачем мучиться в одиночестве, раз мы такие старые друзья.

Леннарту было нечего добавить: он кивал чуть не на каждое слово. И Петер тоже покивал. Он хотел бы задать еще пару вопросов, но не знал, как их сформулировать, чтобы не показалось, что на этот-то раз он точно лезет в чужую жизнь. Они сидели и молчали, пока тишину не нарушил грохот.

Петер обернулся. Стефан свалился со стула на крышу кемпера.

* * *

Жестяная банка с хлебом… печальное зрелище. Три вялых, будто ватных ломтя белого нарезного хлеба того сорта, что можно есть, лишь подсушив в ростере. Может быть, сделать гренки, или, как их называют, французские тосты? Тут Карина вспомнила, что и спирта для походного примуса осталось очень мало. Надо экономить. По крайней мере, пока им не вернут газовый шланг. И вспомнила шведское название французских тостов – «нищие рыцари». Почему рыцари и почему нищие?

Намазала хлеб маслом и начала строгать сыр, то и дело поглядывая на Эмиля. Мальчик успокоился и занялся лего.

Нужна осторожность. История с шлангом… по-видимому, очень чувствительна для мальчонки, и она мучительно пыталась понять – почему? Почему он так реагирует?