Хинд (СИ)

- Я не уверен. – собравшись духом, Шахин, неожиданно для себя, выложил ему всё, опустив, правда, где встретил её и при каких обстоятельствах была убита Ляман.

Минут десять тишина на рубеже звукового восприятия шуршала бьющимся в лобое стекло воздухом.

Наконец Ганжа задумчиво протянул:

- Чего мне тебе сказать, да. Чего бы я себе самому сказал?

- Ничего не нужно. – В лице Шахина читалось равнодушие.

- Я бы поехал.

- А если она живёт не в Варшаве? Если с памятью того – бзик.

- Туристическая поездка – по-любому класс. Шила на волне успеха добрый на отпуск.

Вдалеке фонарь необычно синего цвета, нисколько не приближаясь, но ровно высвечиваясь парил сквозь жёлто-белые пятна придорожных огней.

- Мираж, - сказал Шахин.

- Зухра, - объяснил Ганжа, - прекрасная планета. Сделай музыку, чтоб слышно было, Хасан Мусаев же есть, по три раза подряд без надоеда..

Ночь, ты прекрасна, когда светят звёзды,

День, ты хорош, когда светит солнце.

Светило действительно солнце, когда Шахин хлопнул дверью чёрного бмв.

- Я не буду провожать, не люблю слёз на перроне, - продекламировал Ганжа, сдувая пепел с сигареты.

Шахин нервно улыбнулся.

- Может ну её, к чёрту? – но тут же устыдился слабости.

Ганжа сделал вид, что не заметил.

- Желаю удачи! – прежде, чем вернуться за руль, крепко обнял, дважды поцеловал в обе щёки. – Не теряйся.

- ИншаЛлах, всё будет машаЛлах. – Шахин перехватил ремень спортивной сумки поудобней, и махнув рукой исчезающим за поворотам фарам – в ответ прощально мигнувшим – не оглядываясь пошёл к аэропорту.

Он летел.

И снился ему странный сон:

Огромная жёлтая пустыня, вселяющая животный ужас перед своими открытыми пространствами, и в центре неё равнодушный, круглоглазый верблюд с иссохшим горбом медленно жевал что-то продолговато длинное, телесное. Он хотел убежать, но ноги словно приросли к песку – ни влево, ни вправо, ни назад не двигались они, зато стоило ему сделать шаг вперёд и словно телетранспортировался во мгновение ока прямо перед дышашие влажно верблюжьи ноздри, под которым уползала в рот - теперь можно было разглядеть – человечья рука – не оторванная от безжизненного тела, рука, увелкающая за собою в животную пасть, то, что раньше было человеком. В ступоре застыв, Шахин смотрел, как съедается локоть, плечо, с хрустом проглатывается ключица и вдруг вскрикнул удивлённо – показалась голова – голова с застывшим, предвидившим свой конец, взглядом – взглядом Гоги – именно так – нагловато-недоверчиво посмотревшего на него в разгар Патеновской драки, словно не узнав, а затем, уже почти трусливо-испуганно, переведщего глаза туда, где вплотную к его левому боку был приставлен острием кинжал – фамильный кинжал Шилы, старинный, с арабской надписью “Рабу АллахIа Абу-Джамалу, 1000 год” . Год по хьиджре. Гога не успел закричать, но глаза его приняли выражение неожиданно покорное, виноватое и вместе с тем необычайно жадное к жизни, к ощущению сознания собственного «я» сузившегося быстро со Вселенной до чёрной точки.

Огромная, бледно-жёлтая змея, мутно-приглушённая внутри от вязкой слизи, проглотила его в тёплую, мягкую внутренность, очень комфортную, но лишённую воздуха напрочь. Крик потонул в податливых внутренностях, вытянув за собой из лёгких кислород. Почувствовав, что задыхается, Шахин отчаянно забился, но с каждым движением только больше запутывался в невидимом организме.

- М-м, - прошипела змея далёким, вдруг настолько знакомым голосом, что даже дышать на долю секунды расхотелось. – Сиди смирно и будет тебе хорошо-шо-шо..

Стены вокруг него закачавшись принялись вибрировать – змея, извивавшись всем телом словно пела колыбельную песню – до животного ужаса успокоительную. «Я не должен поддаваться, - подумал Шахин, но глаза закрывались сами собой, против его воли, которая свернувшись калачиком на задворках души мурлыкала тихо-тихо нежно-нежно «спать, спать, спать. Тебе пора спать. Засни и тогда получишь воздух, много воздуха, вдоволь воздуха..» Удар в живот среди этого сонно качающегося царства был настолько необычен, что опять, на долю секунды расхотелось дышать, несмотря на то, что глаза полностью открылись, а дремота исчезла.

Новый удар в живот – как показалось – кто-то извне пытался пробить кулаком змеиную шкуру.

- Ножом, - просипел Шахин, зная, что его никто не услышит, но в ответ раздалось совсем близко и внятно:

- Сейчас, братка, посторонись.

Он едва успел прижаться к засасывающей поверхности сбоку, как резкий луч света прорвался к нему вместе со сверкающей стальной гладью.

- Держись. – сказали ему, и он мёртвой хваткой вцепился в нож, которой отчего-то совсем не был острым, словно не разрезал только что змеиную шкуру – замершую в ожидании чего-то, а теперь принявшуюся раскачиваться с новой силой, как штормящее под порывами урагана море, мешая растянуть прорванную дыру достаточно широко, чтобы через неё мог пролезть человек. Хуже того – Шахин, омертвевая, увидел, стремительно зараставшую рану – из глубин памяти выплывшее слово регенерация породило протяжное «Нет» ультразвуком потонувшее в бесчисленных кишечных коридорах.