Хёрай. Японские сказания о вещах не совсем обычных

В прежние годы духи Хейке были гораздо более беспокойными, нежели теперь. Тогда они могли вдруг появиться рядом с кораблем, плывущим в ночи, и уже более никто никогда не видел ни этот корабль, ни его матросов. И во все времена они коварно подстерегали беспечных пловцов, чтобы утащить их на дно.

Чтобы умилостивить гневных духов Хейке, в Симоносёки, — деревне на берегу пролива с таким же названием, был построен буддийский храм Амидайи. Совсем рядом с ним, на берегу, отвели место для кладбища, на котором поставили поминальные камни с высеченными на них именами утонувшего императора, его царственного отпрыска и его великих верных вассалов. Вокруг них регулярно проводились молебны, чтобы мертвые оставили в покое живых. И действительно, после постройки храма и кладбища духи Хейке стали беспокоить людей гораздо реже, чем раньше. Однако время от времени они появлялись вновь, устраивая разные проделки и как бы показывая, что истинного успокоения еще не нашли.

Несколько столетий назад здесь, в Симоносёки, жил слепой юноша по имени Хёйчи. Его умение петь под собственный аккомпанемент на биве[55] славилось на всю округу. Играть и петь он обучался с детства и скоро превзошел искусством своих учителей. Особый же почет и славу как исполнитель Хёйчи завоевал после того, как создал песенное сказание о борьбе Хейке и Дзенйи. Говорили, что, когда он пел о битве при Данноура, даже злые демоны не могли сдержать слез.

Хёйчи был очень беден и жил только тем, что ему подавали за его игру. Но однажды нашелся добрый человек, который ему помог. Священник Амидайи очень любил музыку и стихи и часто приглашал Хёйчи в храм, при котором жил. А вскоре, будучи чрезвычайно растроганным изумительным искусством юноши, предложил ему переселиться в Амидайи насовсем. Молодому человеку отвели отдельную комнату в той части храма, которая выходила в сад. В обмен на кров и пищу от него требовалось лишь иногда по вечерам, когда священник был свободен от своих обязанностей, услаждать его слух своим искусством.

В один из летних вечеров священник со всеми своими помощниками был позван в дом умершего прихожанина для исполнения буддийского обряда похорон. Хёйчи остался дома один. Вечер был душный, и слепой музыкант решил перед сном посидеть в прохладе на террасе перед своей комнатой. Здесь, то слушая шелест листвы сада, то скрашивая свое одиночество наигрыванием на биве, юноша ожидал возвращения священника. Миновала полночь, но его друг все не приходил. Хёйчи поднялся и пошел было к себе в комнату, но воздух в ней был еще жарким, и он опять вернулся на террасу. И тут он услышал шаги, приближающиеся со стороны задних ворот храма. Хёйчи напрягся — таких тяжелых шагов он не слышал никогда в жизни. Кто-то пересек сад, приблизился к террасе и остановился перед музыкантом. Этот кто-то не был его другом-священником. Низкий рокочущий голос назвал слепого музыканта по имени отрывисто и бесцеремонно, в той манере, в которой самураи обращаются к тем, кто ниже их по происхождению:

— Хёйчи!

Но Хёйчи был слишком удивлен и напуган, чтобы незамедлительно ответить, и голос позвал снова, уже тоном грубого приказа:

— Хёйчи!!

— Я здесь, — ответил юноша, испуганный угрозой в голосе. — Я слепой! Я не могу знать, кто меня зовет.

— Тебе нечего бояться! — воскликнул незнакомец. И уже более вежливо продолжал:

— Я стою около этого храма и прислан сюда с поручением. Мой высокородный господин, человек чрезвычайно знатный, остановился на отдых в этой деревне Симоносёки. С ним множество его благородных подданных. Он соизволил посетить то место, где произошла битва при Данноура, и сейчас отдыхает. Ему рассказали о твоей знаменитой песне об этом сражении, и теперь он хочет услышать ее исполнение. Все благородные собравшиеся тебя ожидают, поэтому бери свою биву и немедля иди со мной во дворец.

В те времена ослушаться приказа самурая было не очень-то просто. Поэтому Хёйчи надел свои дзори[56], взял биву и пошел с незнакомцем, который вел его ловко, но заставлял идти с неимоверной быстротой. Рука сопровождающего была тверда, как железо, а при его широких шагах раздавались лязг и звон полного самурайского облачения. Было похоже, что рядом с юношей шел дежурный придворный страж.

Первый испуг Хёйчи прошел, он даже начал думать о том, что ему повезло, ибо, если верить словам стражника-самурая, то юноше предстояло показать свое искусство перед персоной очень высокопоставленной.

— А вдруг тот господин, который желает услышать мое пение, — даймиё, да еще высшего ранга, — про себя размечтался слепой музыкант. Неожиданно самурай остановился, и Хёйчи, к его великому изумлению, показалось, что они достигли каких-то больших ворот. Это удивляло и настораживало, потому что, как юноша ни старался, он не мог вспомнить в своей деревне других ворот, кроме ворот храма Амидайи, где он жил сам.

— Каймон[57]! — крикнул самурай.