Хирург

Председатель. Как нет? А что там? Нам же из газеты переслали для разбора.

Седой и лысый. Переслали, наверное не дочитав до конца.

Толстый с гладкой прической. Да и мы до конца ведь не дочитали. А что у вас с рукой, Евгений Львович? На операции?

Мишкин. На субботнике. На погрузке картошки.

Седой и лысый. Фантастика!

Председатель. Ну ладно, ладно уж. Я ж говорю, нужен чиновник для доклада. Так что же они хотят? Давайте мне, Евгений Львович, я дочитаю. «…В конце концов, мы не имеем претензий. Мы не жалуемся». Так прямо и пишут, товарищи! «Мы не понимаем». Они, во-первых, не понимают, что все написанное в инстанции пересылается и все равно разбирается как жалоба, и для того мы здесь сидим. Мы должны думать, казнить или не казнить, а не казнить или награждать. Ну ладно, дальше. — «И если это велико, как говорили нам в больнице, то о великом напишите в газете. Если ординарно, но правильно — расскажите нам, чтоб было понятно. Если плохо — предупредите». Все, и дальше подписи. Ах, как некстати заболел инспектор. Собственно, все, товарищи, на сегодня. Для руководства нужен грамотный чиновник, а не специалист. До свидания. А вы чем-то недовольны, Евгений Львович?

Мишкин. Да нет. Теперь ведь всегда при эмболии придется идти на риск. Всегда придется оперировать.

Седой и лысый. Непонятно. Ну и что?

Мишкин. Кончилась свобода выбора. Каждый полученный успех лишает нас свободы выбора. Теперь не сомневаться буду я, а оперировать. Не думать, а действовать.

Самый старый. Что ж в этом плохого, если эксперимент за все уже решил?

Мишкин. А я не хочу, чтоб за меня что-то или кто-то решил, даже если я сам это породил! Я люблю сомневаться.

Самый старый. Нет, выговор, пожалуй, вам все-таки надо дать.. Утешайтесь тем, что и у других теперь уменьшилась свобода выбора.

Председатель (смеется). Я ж говорю, что нам не хватает чиновника, подготовлявшего бы материал. Время позднее. До свидания, товарищи.

ЗАПИСЬ ВТОРАЯ

А дело было так. Евгений Львович сидел дома в кресле, вытянув свои длинные, очень длинные ноги, пытаясь, не сходя с места, с кресла, загнать в угол собаку. Собака — прекрасный рыжий ирландский сеттер — увертывалась от ног, а Мишкин все больше и больше сползал, так что почти все его два метра, за исключением части от лопаток и до темени, висели в воздухе, выползая из кресла. Сын валялся на тахте и канючил:

— Пап, оставь его в покое, пап, не мучай собаку, пап.

— Да я не мучаю — ему ж тоже нравится. Мы ж играем.

— А вот тебя бы так.

— Если с любовью, то…

И это все длилось уже около получаса. Все участники этой игры и дискуссии были довольны. Соседка из коридора:

— Евгений Львович, вас к телефону.

Мишкин встал, пошел к дверям. Собака, будто и не старалась увернуться от его ног, потянулась за ними. Она словно приклеилась к его штанине и была приклеенной до самой двери. Но в общий коридор квартиры не вышла. Собака, по-видимому, понимала, что в общей квартире надо иметь письменное согласие всех жильцов на ее присутствие здесь, а этого разрешения Мишкин не получил, а импульсивно купил пса, как только посмотрел в глаза тогда еще безымянного щеночка, ныне нареченного Рэдом.

Рэд не выходил из комнаты, а оставался на пороге, даже когда дверь была раскрыта настежь.

— Я слушаю… В терапии?.. А почему вы думаете, что эмболия?.. Сколько времени прошло?.. Полтора часа! Могли бы и раньше позвонить… Синяя? Одышка есть?.. Кровь, значит, хоть немного, но проходит в легкие… Ладно, ладно. Готовьте операционную.

Рэд встретил Евгения Львовича в дверях, снова приклеился носом к штанине, но игры уже не было.

— Я уезжаю в больницу.

Особого впечатления это ни на кого не произвело. Евгений Львович одевался. Галя спросила:

— А что там?

— Говорят, эмболия легочной артерии.

— У твоего больного? Оперировал?

— Нет, в терапии. Инфаркт. Третий месяц.

— Что ж ты будешь делать?

— Попробую.

— С ума сошел! А вдруг это не эмболия, а повторный инфаркт?

— Будут сомнения — не буду делать.

Пока все это происходило и говорилось в относительно медленном темпе.

— Когда у тебя была последняя попытка?

— Четыре месяца уже. Но то был случай мертвый. Да и рак неоперабельный. Я как автомат был — вижу, умирает человек, — давай спасать.

— А после на трупах делал?

— Раза два.

— Я с тобой поеду, ладно?

— Конечно. Там же наркоз дать некому. Хорошо, чтоты у себя не дежуришь.

— А почему ты не торопишься, Жень?

— Разве?

По лестнице он спускался еще медленно. К такси они шли уже быстрее.

— А ты почему машину не просил прислать?

— Пока она приедет. Да и они где-то должны просить. А им давать не будут. Так быстрее.

Галя была в длинном модном пальто, застегивающемся лишь у талии. С увеличением скорости пальто все больше и больше распахивалось, полы его превращались в огромные крылья.

На стоянке такси большая очередь.

— Женя, я сейчас попрошу разрешения у очереди.

— Да ты с ума сошла. Неудобно.

— Товарищи, нам надо срочно в больницу, на операцию вызвали.

Никто ничего не отвечал — не возражали и не предлагали.