Хирурги человеческих душ (роман-трилогия). Книга первая. Человек может всё!

Вот и у толстячка при ознакомлении с документом о задержании, округлая физиономия предсказуемо вытягивалась, приобретая сходство с мордой лошади, которой взамен обещанной торбы с овсом подсунули кубинскую сигару со смертельной каплей никотина. Ведь Балашов жаждал воли-вольной, а его толкали в тюрьму. И когда милицейский эксперт-криминалист поочерёдно вычищал подошвы туфлей подследственного, соскабливая в пакетики прилипшие частицы почвы и приставшие травинки, тот со знакомым Подлужному выражением озадаченности пялился на сие необычное действо.

И уж вовсе комический характер приобретала мизансцена, как только за дело взялся «главный экзекутор» – фельдшер Содомов, вызванный «извергом-следователем» из медицинского вытрезвителя для отбора объектов криминалистического исследования. Стоило фельдшеру приступить к срезу ногтей с пальцев рук подозреваемого и извлечению подноготного содержимого, как Балашов ожидаемо принялся корчить звероподобные гримасы ужаса, словно тренировался перед поездкой в Америку на конкурс «Самая страшная морда».

Следователь прокуратуры, взирая на происходящее из укромного уголка, хихикал на манер озорующего мальчишки, прикрывая лицо ладонью: «Ну полно, Алый! Не будь мальчишкой!». Его тайное веселье достигло кульминации в той фазе, когда здоровенный и свирепого вида «медбрат» Содомов, мускулистые и волосатые ручищи которого по природе своей годились скорее для того, чтобы выворачивать бивни у мамонтов, либо по-медвежьи взламывать несгораемые сейфы без «фомки»16 и иных «уркаганских» приспособлений, переходил к завершающей процедуре, со стороны напоминающую садистскую.

Содомов, донельзя оскорблённый и раздражённый поручением Подлужного, приступил к смыву на марлевый тампон биологической субстанции с причинного места «конкурсанта-мордоворота». Тут уж подозреваемым воистину овладел тихий ужас. В виду слабого понимания цели происходящей церемонии (внешне сходной с ритуальным обрезанием), но ясного осознания возможных последствий, он впал в состояние отупения и прострации. От опасения за дражайшее мужское достоинство, небрежная и презрительная манипуляция с которым медбратом грозила вылиться в членовредительство, мошонку потенциального калеки втянуло под прямую кишку. От переживаний у него спёрло дыхание в зобу, ибо любое резкое движение медбрата, не особенно миндальничавшего с испуганно съёжившимся подручным материалом, грозило невосполнимой трагической утратой.

«Бегемот, окучивающий одуванчики», – метафорически окрестил эту картину Подлужный. Он не сопереживал «пациенту Содомова»: нечего шляться, где попало, а также «конкретно зырить в сторону касс!». Старший следователь прокуратуры всего лишь добросовестно и профессионально исполнял свои обязанности. Хотя при этом его не оставляло ощущение, что к убийству в сквере оперного театра это если и имеет, то весьма отдалённое отношение. Ведь тогда он ещё не ведал, что кое-что из проделанного в будущем пригодится.

Подозреваемого из «дежурки» увезли в изолятор временного содержания. С их отъездом испарился и несколько неуместный ироничный настрой насмешника. «Отрезвлению» Подлужного также поспособствовал привод в милицию лёгкой на помин Пермяковой Зои Ивановны.

7

Фактическая супруга Балашова представляла собой экспансивную и эксцентричную

шатенку средних лет, которую сыщики отдела, сработав оперативно, «выцепили», как они выражались, «из-за стола прямо с бутербродом во рту».

– Вандалы, солдафоны, ваньки необразованные! – бушевала она, колыхаясь дебелой грудью, которую её сожитель, приходилось признать, протокольно описал весьма достоверно, и ничуть не сгустив краски. – Я вам сопли-то поотшибаю! У меня в башке всё равно сорок пять процентов – мне ничё не будет. У меня справка из психбольницы…Позавтракать девушке не дадут!

– Тс-с-с! – по-шпионски приложил палец к губам Подлужный, сбивая напор доставленной. – Коль речь идёт о расследовании убийства, допустимо пренебречь таким мизером, как утренний бутерброд.

– Ка-какого убийства?! – плюхнулась на стул Пермякова. – Что-то с Юрой? Что с Балашовым?

– Нет, с ним-то обстоит более или менее нормально, – успокоил её Алексей. – Он у нас. Отдыхает от забот. Но возникает вопрос: с какой стати вы спохватились именно его?

– Кого же мне ещё спохватываться? – переведя дух, вновь озлилась Зоя Ивановна. – Если Юра ко мне ночью пообещался, но не появился.

– Тем не менее, это не лишило вас аппетита, – съязвил Подлужный, которого нередко подводил «острый язычок».

– При чём здесь аппетит?! – исходила эмоциями и мощным темпераментом Пермякова. – Одно другому – не помеха…

– Да, да, да, Зоя Ивановна, – примирительно выставил руки вперёд следователь. – Беру свои слова обратно. Итак, обо всём по порядку.

– Ладно, по порядку, – смягчилась та. – И втихаря. У меня ж характер собачий. Я ж без психа разговаривать не выучилась. Отлаяла я Юру ни за что, ни про что…

Женские откровения, выуженные Подлужным от свидетельницы, вписывались в орбиту повествования Балашова. А по обстановке в их жилищах, периоду происходящего – укладывались тютелька в тютельку.