Хирургическое вмешательство

Под тёмно-сиреневым куполом небосвода, заполненным тишиной, тускло блеснула молния — первая из многих; она истаяла, но беззвучия вечера не нарушил гром — ему неоткуда было взяться, на небе не было туч… вспышка повторилась, на этот раз ярче и продолжительней, и ровный ковёр снега отразил её свет.

Потом всё стихло.

В огромном уснувшем доме, который, точно айсберг над океанской гладью, плыл над заснеженным полем, у всё ещё светлого окна сидел неприметной внешности молодой мужчина. Лицо его было спокойным и мирным, и даже узкий тёмный кинжал, который он почему-то держал за лезвие, казался в его руках не оружием, а всего лишь красивой вещицей наподобие веера или статуэтки.

Он осторожно, без звука опустил нож на стол, и светловолосый подросток, замерший на полу у его ног, поднял голову.

Мужчина, покопавшись в карманах, достал коробок спичек и зажёг одну. Аккуратно держа её за самый конец, он сидел, пристально глядя на крохотный язычок пламени, и обонял чистый запах горящего дерева; спичка горела долго. Мальчик смотрел на огонь; глаза его странно, не по-людски фосфоресцировали, в глубине расширенных зрачков плясали отражения пламени — и померкли, когда лазурное сияние их затмило.

Спичка погасла.

За сотни километров от погружённого в сновидения дома, в тёмном кабинете роскошного офисного здания, расположенного в центре столицы, подняла голову громадная рыжая собака. Кроваво-алая муть заплескалась в глазах кане-корсо, тяжёлая голова мотнулась, широкий язык прошёлся по морде. Собака поднялась и села на своей бархатной подушке; отблески потустороннего огня заполняли пустой кабинет, золото-багровая шерсть вздыбилась и казалась уже не шерстью вовсе, но пылающим пламенем, окутавшим пса. Кобель припал на передние лапы и вздёрнул губу, грозя невидимому противнику, эхо громового рыка затрепетало в могучей груди.

Но внезапно пёс повернул голову, успокаиваясь, точно услышав властный хозяйский оклик. Глаза его стали яснее, а потом собака без заминки прыгнула прямо в облицованную деревянными панелями стену.

И растаяла в ней.

В подвале флигеля МГИТТ, в комнате с пустыми стеллажами и выключенными компьютерами забил крыльями ворон. Снялся с края пыльного монитора, каркнул и посреди комнаты исчез, оставив её без присмотра: дела его здесь были завершены.

Белая кошка, сидевшая на столе в лаборатории, повела ушами и стала вылизываться.

Над неоновыми огнями вывесок, над озарёнными автострадами, над подсвеченными шпилями сталинских высоток и башнями небоскрёбов парил ястреб.

— Ну молодец, — с усмешкой сказал Даниль, отпивая из чашки, и небрежно продолжил. — Слушай, Гена…

— Ого! — вдруг сказал Гена и глянул в сторону.

— Что? — машинально спросил Даниль, хотя и сам почувствовал в тот же миг.

— Как стихию-то тряхнуло, — пробормотал руководитель практики. — Мать моя женщина честная… Слушай, Дань, — сказал он, непривычно посерьёзнев, — рад был тебя видеть, честно, потом ещё как-нибудь пару тем перетрём. А сейчас мне к Анатольичу завалиться надо.

— А что случилось? — встревожился аспирант; мысли и опасения сменялись бешеным калейдоскопом. Где-то далеко — но всё же недостаточно далеко отсюда — великие стихийные божества сотряс страшный удар; волна от него всё ещё катилась по Матьземле, заставляя богиню вздыбливаться и кричать, точно отведавшая кнута лошадь. Даниль немедленно вспомнил Женя и Ксе, аномалию, нкераиз, эксперименты Ящера и перепугался всерьёз.

Гена молчал, глядя в окно так, будто что-то мог в нём увидеть.

— Что случилось? — громче повторил Сергиевский, поднимаясь со стула. — Слушай, может, мне с тобой тоже к ректору? Как-никак…

Раскосые тёмные глаза Гены сузились, лицо его стало жёстким и непроницаемым, как у древнего восточного воина.

— Иди домой, — сухо сказал он; это звучало почти приказом. — Надо будет — позовём.

— Ген…

— Данька, я не шучу.

Даниль заморгал, отступая. Мрачный Гена — это было что-то ужасающе неправильное и пугало больше, чем проблемы со стихийными божествами.

— Гена… — начал Сергиевский, понимая, что в ближайшее время расспрашивать его по поводу загадочных программ не сможет, а эксперименты Ящера к происходящему могут иметь отношение самое прямое, — а…

— Я тороплюсь, — отрезал Гена почти зло. — Закрой кабинет, ключи на столе.

И ушёл через точки.

Даниль выругался и упал на стул.

Он знал, что однажды интуиция его подведёт, и следовало ожидать, что подведёт она, по закону подлости, в самый неподходящий момент, но что этот момент окажется настолько неподходящим… Исходя из логики и опыта, аспирант решил сначала дать Гене наболтаться, а потом уже перейти к важным вещам — и вот, пожалуйста, случилось непонятно что, главный практик института рванул разбираться, и ни спросить, ни предупредить Даниль не успел… Сергиевский почувствовал себя беспомощным и разозлился.