Хищная книга

— Я не хочу бежать без тебя. Ты это знаешь.

Миранда кивнула:

— Знаю. Да, я знаю. Ты сказал мне правду.

И глядя в эти глаза, прощаясь с ними, она понимала, что все правильно.

— Это просто не для меня. С безрассудствами покончено. Больше никаких психов и никаких приключений. Небольшой полуособнячок на родине. Со мной все будет хорошо. — Миранда отвернулась от него, почувствовав, что ее глаза наполняются слезами. Голова ее поникла, она тихо прошептала: — Пожалуйста. Пожалуйста, уходи.

Когда от слез она уже не видела собственных ног, она услышала, как ее чемоданчик выгрузили на пристань.

— Миранда, — сказал Фердинанд, — пожалуйста…

— Уходи. Уходи. Почему ты не уходишь? — заплакала она.

— Сим-салабим, Миранда.

Она услышала неторопливые всплески воды от весла и скрип дерева в уключине. Всплеск за всплеском звук угасал, и когда Миранда снова повернулась в сторону канала, Фердинанд уже был далеко, под мостом, выходящим в лагуну, его черный силуэт с ритмично движущимся веслом медленно исчезал в тающей утренней дымке.

Вертикаль страсти Теория заговора

Глава девятая

ВООБРАЖЕНИЕ

Я пошел на базар, где птиц продают,
И птиц я купил
Для тебя,
Любимая.
Я пошел на базар, где цветы продают,
И цветы я купил
Для тебя,
Любимая.
Я пошел на базар, где железный лом продают,
И цепи купил я,
Тяжелые цепи
Для тебя,
Любимая.
А потом я пошел на базар, где рабынь продают,
И тебя я искал,
Но тебя не нашел я,
Моя любимая.

Жак Превер (1900–1977).

«Для тебя, любимая»[54]

ВОЗМОЖНО, ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО Я СЛИШКОМ СУРОВО ГОВОРЮ о любви. Может быть, вам показалось, что я чересчур сосредоточен на ее негативных сторонах, игнорируя ее благородные достоинства. Вполне понятно, если вы считаете любовь слишком многозначным словом, слишком обширной темой, слишком загадочным явлением, чтобы поддаваться рассудочному анализу и определению. Да и могло ли быть иначе? Столетиями мы верили, что пытаться препарировать разнообразные проявления любви — все равно что стараться обуздать ветер, удержать луну в лужице или выловить звезды рыбацкой сетью.

И даже если это было бы возможно, кто станет этим заниматься? Разве такого рода явления природы не тем прекрасней, что далеки от нас, что их нельзя потрогать руками? Разве не восхищают они нас именно своей недоступностью, своей неукротимой мощью, своей таинственностью?

Да, совершенно верно, вот это их влияние на наше воображение и делает их такими чарующими, такими завораживающими, такими неотразимыми. Любовь, как видно, обитает в царстве воображения, поскольку выходит за пределы материального, эмпирического мира, она невещественна, не поддается определению и количественному анализу, она связана с нашим воображением, и через наше собственное мышление превращает нас в покорных рабов гораздо вернее, чем смог бы этого добиться любой деспот с реальными бичами и кандалами. Мы можем разорвать стальные оковы, но кто возьмет приступом парящие в нашем воображении воздушные замки?

И теперь я должен спросить: что превращает наше воображение в неприкосновенное святилище? Полагаю, что воображение может быть просто средством, нужным человеку для того, чтобы пережить свое поражение, свое бессилие. Это признание нашей несостоятельности. Как я указывал выше, единственное, что мы можем знать о своей «природе», — что мы стремимся обеспечить для носителей наших генов, наших потомков, владычество над всем, что видим вокруг, надо всем миром, абсолютный контроль над нашей средой обитания, чтобы она стала безопасной и благоприятной для жизни нашей сверхрасы. И разве тогда не может быть, что наше воображение становится просто способом мысленно властвовать над тем, что не подвластно нам в реальности? Что это наша попытка воплотить в фантазиях недостижимое во плоти? То, что нам не подчиняется, мы переселяем в царство нашего воображения, ибо именно там мы способны двигать горы, усмирять волны, рассылать с поручениями ветра, обрушивать с неба гром и метать молнии.

Задумаемся о наших грезах, мифах, обо всех вымыслах поэтов, творениях художников — разве все это не перестройка Природы по проекту нашей фантазии, не описание, какой стала бы Природа, если бы была нам подвластна? Разве мы не перекрашиваем мир в цвета нашего воображения, словно деспоты, которыми мечтаем стать, чтобы все силы Природы были подчинены нашей воле?

Коль скоро искусство — зеркало нашего воображения, в нем видно, как бы мы преобразили, перестроили, перекроили бы мир по своим меркам, чтобы мы могли с улыбкой назвать его своим до того, как он станет нашим, если вообще станет.

26 Логика любви