Хищная книга

— Итак, я полон упованья,
Что добрые рукоплесканья
Моей ладьи ускорят бег.
Я слабый, грешный человек,
Не служат духи мне, как прежде.
И я взываю к вам в надежде,
Что вы услышите мольбу,
Решая здесь мою судьбу.
Мольба, душевное смиренье
Рождает в судьях снисхожденье[70]

.

Пеннигрош крепко сжал им руки.

— Пожалуйста, — сказала ему Миранда, — пожалуйста, пойдемте, — опять потянула его, но он сидел бездвижно.

— Все грешны, — сказал Пеннигрош, глядя им в глаза, — все прощенья ждут… — и последнюю строчку Фердинанд произнес с ним в унисон: — Да будет милостив ваш суд[71].

Фердинанд кивнул старику, он все понял.

— Пойдем, — сказал он Миранде, — он хочет остаться.

— Он погибнет, не можем же мы его здесь оставить. Фердинанд взял Миранду за плечо:

— Он так хочет, отпусти его.

Вдвоем они вбежали на причал. Фердинанд отвязал швартов катера и впрыгнул на него вслед за Мирандой.

— Если мы сейчас же отчалим и направимся к американскому кораблю, мы отвлечем огонь на себя. Твои друзья, и даже Пеннигрош, смогут выжить.

* * *

— Чего же мы тогда ждем? — спросила она и сдвинула рукоятку вперед. Мотор затарахтел, загудел натужно, но не взревел, и катер не сдвинулся с места.

— Черт, — сказал Фердинанд и откинул кожух мотора. Пока он его осматривал, а Миранда поеживалась от каждого взрыва, на причал выкатился Флирт. Приближаясь к катеру сзади, он увидел ком намотавшихся на винт водорослей. Могучим усилием своей единственной руки Флирт выбросил себя из кресла, грузно упав на деревянный настил причала. Под аккомпанемент разрывов падающих на окрестные холмы снарядов Флирт подполз к краю. Сунул руку в воду, тянулся все глубже и глубже, пока не ухватился за клубок водорослей, тогда дернул и почувствовал, что они рвутся. Мотор вдруг взревел, и катер, вспенив воду, устремился вперед.

Грохот вышедшего на режим мотора заглушил вопль, который издал Флирт, увидев, как его последняя конечность с фонтанами крови взлетает в воздух. Склонивший голову в моторный отсек Фердинанд только плечами пожал, когда обороты резко возросли, и сразу бросился к рулю.

Флирт, лежа на причале, смотрел им вслед, а новые снаряды падали уже по всему побережью, выбрасывая столбы зловонного черного дыма.

Катер помчался к мысу, чтобы выйти в открытое море, пронестись мимо британских кораблей к американской мечте. Его бросало и кренило на волнах, взметенных взрывами, которые постепенно сужали кольцо вокруг него.

Когда они обогнули мыс и увидели морской простор, американский корабль вдали и британскую эскадру на пути к нему, кругом вставали уже стены бушующего огня и вскипающей воды. Катер с Фердинандом за рулем и прижавшейся к нему Мирандой вился среди них, уворачиваясь, мелькал в редких просветах, пока огненной и дымной тучей не поднялся последний взрыв в самом центре, который закрыл собою все и сотряс окружающие британские корабли. Потом, когда дым рассеялся, и волны улеглись, на поверхности уже ничего не было. Они исчезли. Любовь сделала свое дело.

Вертикаль страсти Теория заговора

Стоит поскрести эти «движения», и под внешней оболочкой мы увидим, что все они густо замешаны на представлении о власти, укрепляя тех, кто ею в действительности обладает. В шестидесятые студенты верили, что обретут власть, покуривая травку и открещиваясь от мыла.

В викторианскую эпоху англичане верили, что их разновидность консервативного капитализма и общий страх бедности — единственно возможный способ существования для всего мира и для мировой власти. Религиозные войны, как все мы признаем в наше безбожное время, были предлогом для захвата власти с помощью навязанного всем и каждому страха оказаться неугодным Богу. Сила была права, и прав был страх. Затем, на гребне самой могущественной, высшей власти с ее страхом ядерного уничтожения произошел разворот к современному идеологическому разладу. Тому, кто казался наименее способным властвовать, доверяли руководить. Воцарился страх искренности. Престарелые актеры, улыбающиеся пиарщики, солидно выглядящие идиоты стали избранниками народа, когда власть была передана осторожным и ограниченным мировым лидерам. А искусство, как и модернизм в целом, всегда использовалось, чтобы разделить их и нас. Массам было не до искусства в девятнадцатом веке, а в двадцатом они уже не могли его понять. Тогда как имеющие власть или деньги всегда могли. Те, у кого нет власти, всегда боялись искусства. И всегда будут бояться. В этом суть.

Страх. Страх. Страх. Все построено на страхе, который, как я уже показал, сразу уводит человека в царство воображения, к негативной мотивации в жизни. Вы действительно думаете, что все эти движения были случайностью, отражением стихийного «ощущения эпохи»? Более вероятный ответ: организованные попытки одной безликой силы отобрать власть у другой.