Хищная книга

Годы и века последнего часа Миранды медленно уходили, а клавиши на клавиатуре с хихиканьем сменяли одна другую и с хихиканьем же исчезали. Затем, где-то в канун Нового года, когда минутная стрелка на часах Второго этажа приблизилась к двенадцати, по клавиатуре секретарш пробежал шепоток. К ним присоединился незнакомец; он был явно не из их стаи, и все повернулись…

* * *

Стоп, стоп, стоп!

Прекратить сию же секунду!

Ведь я не смогу этого сделать, просто не смогу. Вот он приблизился, этот миг, страшивший меня с самого начала. Мне удавалось оттягивать его, откладывать на потом, задерживать, тянуть резину, вдаваясь в лирические отступления, расписывая и комментируя каждую секунду того дня из жизни Миранды. Резина тянулась и тянулась. Зачем, спросите вы? Потому что я боюсь. Я в ужасе перед этим мгновением, следующей секундой истории моей любви. В этот момент резинка должна лопнуть, а, лопнув, она всегда больно бьет по тому, кто ее тянет.

Мое предисловие растянулось до сорока с лишним тысяч слов, и все только для того, чтобы подольше не подходить к этому мгновенью. Вы узнали от меня, что это история любви, моей горячей любви к Миранде, и вы узнали, сколько в Миранде было нерастраченной любви, как она жаждала любить и быть любимой, но вы до сих пор ничего не слышали от меня о том, кого она любила.

Вплоть до этой самой секунды, примерно без пяти шесть, Миранда любила:

— свою мамочку;

— свои лодыжки;

— иногда своего тушканчика Калибана.

Но эта секунда все изменит. Всего за секунду ее мир, ее жизнь, ее чувства преобразятся. За какую-то шестидесятую долю минуты сердце ее помчится вскачь, она влюбится, и мне просто не хочется признавать, что такое вообще могло произойти.

От случайно перехваченного взгляда сердце ее затрепещет, и с этого момента она будет терзаться мыслями о любви, всегда мучительными.

Я даже не знаю, сумею ли я рассказать вам об этой единственной секунде, принесшей столько страданий. Какими словами описать мне эту сердечную катастрофу? Слова могут только порхать вокруг подлинных чувств, но не могут осилить всю их тяжесть. Им никогда не передать ту ужасную боль подлинного чувства, которая меня терзала. Я ее любил, а она полюбила другого. О, как мне хотелось увидеть, отыскать хоть какой-то признак ее любви ко мне, малейший намек на чувства, единственное указание на ее привязанность ко мне, самые призрачные следы взаимности. Ни-че-го. В ту секунду мне стало окончательно ясно, что моя любовь — неразделенная. Несчастливая. А кто несчастен в любви, несчастен в жизни.

Я для нее — никто и ничто.

Боже.

Но меня связывает обещание. Моя клятва, что я расскажу вам обо всем, ничего не утаив. Чтобы доказать мое уважение к вам. Мою любовь. Раскрытая книга.

Мне нужно найти в себе силы говорить сейчас, иначе я, может быть, никогда не заговорю снова. Никогда снова не полюблю по-настоящему. Не будет ли так легче? Не столь мучительно… Но если я не расскажу об этом сейчас, мне придется всегда запрещать себе быть самим собой и всегда носить этот камень на сердце. Спаси и избави.

Не может быть, что срок уже настал. Вот бы еще несколько глав. Еще несколько тысяч слов, невинных замечаний о лондонской жизни, о мире международного шпионажа. Я знаю отличный анекдот о двух монахинях и жемчужном ожерелье. Кажется, я даже смогу вспомнить еще несколько строк из трактата профессора Пеннигроша:

«Несмотря на такие явные свидетельства, суть дела сильно затемнена из-за того, как мы воспринимаем любовную поэзию сегодня. Наши переводы, наше современное понимание определенных слов и выражений пришли к нам от многих поколений переводчиков, живших после».

Нет.

Нет.

Вы меня отвергнете. Вы разорвете нашу связь и нарушите наше молчание вздохом разочарования. Вам не хочется заставлять меня говорить, вы для этого слишком добры, слишком чувствительны. Вы не хотите увидеть, как разорвется мое сердце. Если бы только…

* * *

…посмотреть на этого человека. Он был таким высоким, таким темноволосым и таким симпатичным, какими и должны быть все высокие, темноволосые и симпатичные незнакомцы. Спокойно и строго, неприступной скалой над волнами, высился он среди потрясенных, раскрывших глаза и рты девиц.