Хищник

Вытерев щеки маленькими ладошками с зеленым лаком на ногтях, который сочетался с необычным цветом ее глаз, Амара продолжила дрожащим, словно лист на ветру, голосом:

– Я познакомилась с Тристаном в тот же день, когда мистер Марони привел его в дом… – Взгляд красивых опухших глаз Амары остекленел, когда она погрузилась в воспоминания, заставляя Морану сильнее стиснуть зубы, едва она представила, что же произошло дальше.

– На нем была белая рубашка с длинными рукавами, забрызганная каплями крови, одна рука вся в крови, волосы растрепаны. Он был всего на два года старше меня, но казался намного, намного старше. Его глаза… Боже, Морана, его глаза… Они были такими безжизненными, – Амара содрогнулась, глядя в пустоту, а ее руки покрылись мурашками.

Она медленно потерла их.

– Мистер Марони сообщил всем, что он останется в имении. Он говорил о Тристане, но тот просто стоял, не двигаясь, не реагируя, а только блуждал по всем взглядом. Но он не смотрел ни на кого, он смотрел будто насквозь… будто ничего не видел… Было очень страшно видеть подобное от такого маленького мальчика.

Морана пыталась найти соответствие между тем, что рассказывала ей Амара, и тем, что она наблюдала сама. Она видела, как он смотрел на других: людей в казино, людей в амбаре, на толпу в ресторане. Помнила даже, что в ту первую ночь в Тенебре он смотрел на нее точно так же, пока не узнал, кто она такая, и не приставил нож к ее горлу.

Теперь, когда Моране стало известно об этом, она поняла, что с тех пор он больше ни разу не смотрел на нее пустым взглядом. В его глазах всегда что-то было. Он всегда взирал на нее пристальным, обжигающим взглядом.

Голос Амары ворвался в ее размышления, и порыв прохладного ветра взметнул прядь темных волос Мораны, пробирая ее до костей.

– Я помню, как тем вечером спрашивала о нем маму. Никто из наших не знал, почему постороннего привели в семью, тем более жить в имении. Такого никогда раньше не случалось. Но несколько дней спустя поползли слухи.

Морана обхватила себя руками, холод коснулся ее души, пока она ждала, когда Амара продолжит.

– Мама рассказала мне, что слышала, как прислуга шепталась о нем. Прислуге было всегда известно о том, что происходило в имении, но они никогда не говорили об этом из страха за свои семьи и за себя, а некоторые даже из-за личной преданности. Но они всё обсуждали между собой, а Тристан поднял настоящий переполох. Мама поведала мне об этих слухах, о том, что он хладнокровно убил своего отца в комнате, полной людей, о том, как он опасен, о том, что ему пророчили стать самым грозным человеком, когда он вырастет. Она велела мне держаться от него подальше. Все так и поступали. Мне стыдно признаться, но я сторонилась его, избегала, как и все остальные, потому что, само собой, мне было немного страшно.

– Ты была еще ребенком, – не сдержавшись, произнесла Морана хриплым тихим голосом.

Амара печально улыбнулась, теребя край кофты.

– И он тоже, Морана. Мы все забыли, что он тоже был ребенком.

Морана проглотила ком, вставший в горле, и сжала пальцами майку.

– То, что он был жутко молчаливым мальчиком, только усиливало настороженность, с которой все к нему относились. Люди болтали о нем, и, я уверена, он знал об этом, но сам никогда не произносил ни слова. Ни одного. Я впервые услышала, как он говорит, только спустя годы после его появления в доме.

Тряхнув головой, будто пытаясь избавиться от воспоминаний, Амара продолжила:

– Мистер Марони взял со своих людей клятву хранить в тайне правду о Тристане – не по доброте душевной, если она ему вообще присуща, и не потому, что хотел защитить мальчика. О нет, а для того, чтобы человек, которым Тристан однажды станет, был перед ним в долгу.

Отвращение в голосе Амары передалось и Моране, и ее сердце сжалось. Ее поражала глубина жестокости их мира. Она прекрасно знала о происходящей здесь жестокости, и все равно это застало ее врасплох. В этом мире не было места невинности. Никакого. То, что маленький мальчик сделал, повинуясь инстинктам, стоило ему всего. Не потому, что кто-то хотел ему отомстить или убить. Нет. А потому, что кто-то попросту хотел его использовать. Его должны были любить и защищать. Что еще важнее, должны были простить. Но вместо этого его испытания только начались по воле людей, которые взяли его под крыло.

– Черт, – Морана, не зная, что еще сказать, шепотом произнесла единственное слово, которое идеально описывало ситуацию.

– Да. Но, будто этого было мало, его не подпускали к остальным детям в семье, поселили в отдельном крыле, – вспоминала Амара, и еще одна слеза скатилась по ее щеке, а сиплый голос задрожал. – В течение дня, когда остальные дети ходили в школу за пределами имения или играли, пока не наступало время тренировок, он сидел взаперти с частными наставниками. Лучшие люди Марони тренировали его, пытали, а он ни разу не проронил ни слова. Мама говорила, что порой слышала крики, когда заходила в то крыло. В какой-то момент все мы их слышали. Но никогда не слышали слов. А потом через какое-то время крики просто прекратились.